Зарисовка достаточно специфична сама по себе. И мне вот интересны ваши мысли по этому поводу.
Ночью город по-своему прекрасен. Яркие как радуга рекламные вывески коронами расположились на самых высоких зданиях. Красные, желтые, белые оттенки заливают всю улицу и дома подобно солнечным лучам. А за билбордами в безоблачном небе таинственно улыбается Луна, на фоне тысяч белых песчинок хаотично разбросанных повсюду.
Одинокая сова свысока смотрела на город. Она видела все: как редкие прохожие спешили домой по пустынным улицам сквозь контраст тьмы и падающего света фонарных столбов. Они старались как можно дальше обходить стороной короткие, но темные переулки. Словно сотканный из мрака, оттуда появился человек, он посмотрел по сторонам, и только потом направился к круглосуточному магазину. В руках что-то блеснуло. Незнакомец спрятал предмет в карман кожаной куртки, а лицо за капюшоном. Сова видела, как гаснул последний свет в окнах, и дома, погружаясь во тьму, засыпали. И казалось, ничто не сможет уйти от ее взора.
Похожие на беличьи ушки, топорщились в разные стороны два перышка на голове. Они развевались от легкого порыва ветра, как будто прислушивались: к шумным машинам, изредка разъезжающим по широким дорогам. К бьющимся бутылкам и кошачьим крикам, доносящимся из переулков. Но стоит автомобилю промчаться мимо, все затихает в полнейшей тишине. Такой умиротворяющей и ласковой мелодии, подобно мотиву колыбельной.
– Только это все иллюзия. Тьма обманчива! Она переполнена затаившимися там змеями, выжидающих своих жертв. Сточные канавы продолжения переулков, заполнены ядом, медленно отравляющим город. И когда стоки будут окончательно забиты, улицы утонут в преступности. Этому городу нужен герой! Гордо подумала сова.
Птица медленно повернулась. Ее взор был переполнен гневом, словно ее оторвали от какого-то очень важного дела. Сова опустила голову став на вид еще более угрожающей, а затем гордо выпрямилась. Клюнув разок объектив, она остановилась, и с интересом наклонилась в сторону, вновь уставилась на камеру. Прищурилась, стараясь что-то выглядеть, или кого-то. Посчитав технологию враждебным существом, она вцепилась в ее край своей когтистой лапой, а в козырек клювом в попытках оторвать его.
– Э! Фу. Фу! Вон пошла! – вскричал оператор на один из мониторов, словно птица могла его услышать. – Кыш!
Сова и не думала останавливаться. Камера уже была смещена в сторону, а на защитном стеклышке виднелись глубокие царапины от когтей. Были видны взмахи крыльев, теперь птица пытался вовсе оторвать камеру. Но у нее это не получилось.
– Опять, – успокоившись, тяжело вздохнул оператор.
Закончив свой акт вандализма и, удовлетворившись проделанной работой, сова взмахнула крыльями и улетела прочь. Оператор остался один, в небольшой и темной комнате, освещаемой десятками мониторов, вмонтированных в стену. Все улицы и пересечения городского центра были как на ладони. На крайнем экране он увидел девушку, выходящую из круглосуточного магазина, с двумя полными пакетами. У выхода стоял тот самый неизвестный парень прятавший свое лицо за серым капюшоном. Он старался делать вид, что кого-то ждет, то и дело постоянно смотрел по сторонам. А когда вышла девушка, его взгляд был устремлен только вслед за ней. Спустя четыре шага, незнакомец оторвался от стены и, убедившись, что вокруг никого нет, медленно последовал за ней. Оператор увидел нож в руках незнакомца.
Иногда, чтобы быть героем, не обязательно иметь суперспособности или рисковать своей жизнью. Им может стать каждый, достаточно обыкновенного желания, достаточно не пройти мимо нуждающегося в помощи человека. Оператор нажал на телефонной базе на самую стертую кнопку, и вызвал дежурную часть.
– Алло. Это отдел наблюдения Ц5. Готовится преступление….
P.S. Я и сам задаюсь вопросом, почему тут. В разделе, в котором призраки играют мячом в виде перекати поля. Да просто так! Хочется немного оживить раздел. Да и если будет возможно, то и критику получить...
Оффтоп.
Postal Dude, зашёл на ваш фикбук. Открыл первое же произведение
"UPDATE:
Заморожено, так как меня за*бало писать про гангста-ниггеров. Хочу пописать по другой тематике."
Там же:
"UPDATE:
Разморожено по требованию некоторых "фанатов" (кавычки намекают что это те ещё фанаты) моего творчества."
Очень долго смеялся , уж извините.
Про зарисовки Miktlan'а , я к тому что то , что в начале - это одно, то что в конце - совсем другое. Стиль разный. В начале большие красивые (но на МОЙ взгляд лишние) описания, в конце на нас как-то резко вываливают главную мысль, совсем не в стиле начала.
На мой взгляд очень даже неплохо. Ну то есть однозначно не стоит на этом останавливаться. Я думаю, если для эксперимента выложить на форумах отрывок из книги какого-нибудь признанного классика под видом своего творчества, то найдутся и на него критики, которые скажут что это не так, а тут нужно иначе :D Поэтому принимайте во внимание замечания, но не следуйте сразу же всем предложениям и главное не воспринимайте их слишком близко к сердцу.
Kaspar (http://rusmnb.ru/index.php?action=profile;u=49844), это я сейчас не на вас выпад сделал. Это я взбодрить автора - критику нужно воспринимать, но не стоит чтобы критика убивала желание писать дальше. Хотя мне кажется что вы в своей критике были ту мач резковаты. Ее можно высказывать и несколько менее ультимативно.
Вот примеры творчества ряда признанных авторов, которые, уверен, были бы на современных форумах скорее закритикованы, нежели встретили бы одобрение (первые, что пришли в голову). К чему я это? А к тому, что для любого стиля найдется своя аудитория. И свои критики. Я не призываю писать "дичь" и выдавать это за великое искусство, нет, но я призываю не пытаться подстраиваться под шаблоны. И уж лучше что-то тяжеловесное, перенасыщенное метафорами и другими фигурами речи, чем ущербный прямолинейный и пустой текст а-ля "Сумерки" или что-то в этом духе. Успехов тебе, Miktlan, и всем кто пробует себя в творчестве! ;)
Отрицать мир с четырех сторон
Погружаться в четыре сна
Обволакиваться четырьмя сияньями
Так мы хотели вначале
Так кричали нам птицы
Только мы не отвечали
Не уставали неудостаивать
Мы под страшным ветром печали
Так любили до утра простаивать
Раскрывая свои паруса
Как Млечный Путь, любовь твоя
Во мне мерцает влагой звездной,
В зеркальных снах над водной бездной
Алмазность пытки затая.
Ты - слезный свет во тьме железной,
Ты - горький звездный сок. А я -
Я - помутневшие края
Зари слепой и бесполезной.
И жаль мне ночи... Оттого ль,
Что вечных звезд родная боль
Нам новой смертью сердце скрепит?
Как синий лед мой день... Смотри!
И меркнет звезд алмазный трепет
В безбольном холоде зари.
Окруженные больными, высыпавшими из гостиных, показались две странные фигуры, как видно, только сейчас закончившие переодевание. Одна была одета диаконисой, но ее черный балахон был обшит сверху донизу поперечными белыми полосками. Короткие были расположены очень близко друг от друга, длинные - на большом расстоянии, так что все это напоминало деления на градуснике. Она держала указательный палец левой руки у бледных губ, а правой несла температурную табличку. Вторая маска была вся синяя, насиненные губы и брови, даже лицо и шея были разрисованы синим, на голове сидела сдвинутая на одно ухо синяя вязаная шапка, а сверху, наподобие халата или плаща, был наброшен кусок синего глянцевитого полотна, причем фигура казалась пузатой, так как на животе халат был чем-то набит. Присутствующие узнали фрау Ильтис и господина Альбина. На обоих висели кусочки картона с надписями: "Немая сестра" и "Синий Генрих". Раскачиваясь, эта парочка обошла столовую.
Какой они имели успех! Кругом стояло жужжанье голосов и слышались одобрительные возгласы. Фрау Штер, сунув щетку под мышку и упершись руками в колени, заливалась бесцеремонным тупым смехом и нахохоталась всласть под тем предлогом, что она исполняет роль уборщицы. Лишь Сеттембрини оставался серьезным и замкнутым. Он еще решительнее поджал губы, над которыми так красиво загибались усы, после того как бросил беглый взгляд на эту пару, встреченную столь бурным восторгом.
В числе тех, кто снова вышел из гостиных и присоединился к свите "Синего" и "Немой", была и Клавдия Шоша. Вместе с курчавой Тамарой и еще одним соседом, чья грудь казалась особенно впалой, некиим Булыгиным, облаченным в парадный костюм, прошла она мимо стола Ганса Касторпа и потом наискосок, к столу юного Гэнзера и Клеефельд; там она остановилась, заложив руки за спину, смеясь узкими глазами и болтая, а ее спутники последовали за аллегорическими призраками и вместе с ними вышли из зала. Мадам Шоша тоже нацепила карнавальный колпак, - он даже не был куплен у портье, а просто сложили лист белой бумаги, как делают треуголки для детей; колпак сидел набекрень и чрезвычайно шел ей. Темное, золотисто-коричневое шелковое платье не закрывало ног, юбка была с легкими буфами. О руках мы больше говорить не будем. Они были обнажены до самых плеч.
Погрузиться в ночь, как порою, опустив голову, погружаешься в мысли, — вот так быть всем существом погруженным в ночь. Вокруг тебя спят люди. Маленькая комедия, невинный самообман, будто они спят в домах, на прочных кроватях, под прочной крышей, вытянувшись или поджав колени на матрацах, под простынями, под одеялами; а на самом деле все они оказались вместе, как были некогда вместе, и потом опять, в пустынной местности, в лагере под открытым небом, неисчислимое множество людей, целая армия, целый народ,-над ними холодное небо, под ними холодная земля, они спят там, где стояли, ничком, положив голову на локоть, спокойно дыша. А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен.
Вообще я очень люблю подбирать каштаны, старые лоскутки и в особенности бумажки. Мне приятно брать их в руки, стискивать в ладони, еще немного – и я совал бы их в рот, как дети. Анни просто из себя выходила, когда я за уголок тянул к себе роскошный, плотный лист бумаги, весьма вероятно выпачканный в дерьме. Летом и в начале осени в садах валяются обрывки выжженных солнцем газет, сухие и ломкие, как опавшие листья, и такие желтые, словно их обработали пикриновой кислотой. А зимой одни бумажки распластаны, растоптаны, испачканы, они возвращаются в землю. А другое, новенькие, даже глянцевитые, белоснежные и трепещущие, похожи на лебедей, хотя земля уже облепила их снизу. Они извиваются, вырываются из грязи, но в нескольких шагах распластываются на земле – и уже навсегда. И все это приятно подбирать. Иногда я просто ощупываю бумажку, поднося совсем близко к глазам, иногда просто рву, чтобы услышать ее долгий хруст, а если бумага совсем мокрая, поджигаю ее, что вовсе не так просто, и потом вытираю грязные ладони о какую‑нибудь стену или ствол.