Глава I
Тонкий лучик света, словно золотое копье, пронзил тлеющий мрак неприглядной комнатушки и бесшумно вонзился в деревянную стену, стыдливо прятавшуюся за мхом. За этим внезапным вторжением природных сил в затхлую атмосферу людского пристанища равнодушно следили два полузакрытых ока, что принадлежали темноволосому юноше, вальяжно распластавшемуся на покрытой полотном куче соломы, гордо именовавшейся «спальником». Вся комната была устлана аналогичными «спальниками», на которых коротали свои ночи горемычные труженики местных мастерских и голопятые путники, чьих сбережений не хватило на согретую клопами трактирную кровать.
Атмосфера сего помещения полностью соответствовала социальному статусу людей, которых угораздило здесь оказаться. Криво выпиленное окно едва ли выполняло функцию на него возложенную – солнечные лучи в него почти не проникали. Единственный факел, едва державшийся на проржавевшем держателе, давным-давно потух, и единственной его прерогативой оставалось распространение ужасного зловония сгоревшей смолы. К этому добавлялись «благоухания» десятка обмоток и кальсон, мирно качавшихся на веревочке в дальнем углу комнаты, а также застоявшийся запах пота и испражнений дюжины мужчин, вынужденных пребывать в тесноте этого обиталища. Все вместе это формировало непревзойденную ароматическую смесь, которая была готова нокаутирующей оплеухой встретить любого неподготовленного бедолагу, осмелившегося зайти в эти незамысловатые покои. Но, несмотря на всю грозность, этот запах ничуть не беспокоил нежившегося на полу паренька, который наслаждался возможностью пребывать в одиночестве в комнате, где одиночество является непозволительной роскошью.
Элберт, а именно так звали этого незадачливого юношу, лениво потянулся и недоверчиво уставился в окно. «Неужто уже полдень?» – подумал Элберт – «Да нет, не может быть. Готов поклясться, что всего секунду назад здесь была толпа этих пьянчуг, над полом сверкали игральные кости, а на небе ярко горела Луна». Скорчив недовольную мину и потянувшись еще раз, он наконец начал предпринимать попытки подняться. «Уверен дядя будет несколько недоволен моим отсутствием на занятиях…» - размышлял юноша, бредя к двери и потирая лоб – «Ух! Еще и голова раскалывается! Я что, вчера пил? Ох, ничего не помню… Хотя нет, помню. Кто-то из бездомных съел мертвую крысу на спор… Припоминаю выражение его лица». Опираясь на стену, Элберт не спеша спустился по скрипучей лестнице и вышел в главный зал этой ночлежки. Но главный зал это чересчур пафосное название для каморки, где размещался прилавок владельца и два угрюмых стола в окружении лавок, которые больше походили на обычные бревна, чем на мебель.
- Ах, Элби! Ты давеча снова последний. Перловка ужо покрылась прослойкой льда в ожидании вашего величества, ха-ха, – зычный голос хозяина несколько вывел Элберта из равновесия своим неожиданным появлением. Слегка покачнувшись, он оперся плечом о трухлявую стену и ухватился руками за голову, в которой явственно отдавался эхом тягостный голос.
Владелец заведения, звали которого Карл, представлял из себя типичного городского выпивоху: округлое брюхо, напоминавшее пухлую бочку знатного эля, густая темная борода, очевидно сбриваемая раз в год или два, алый нос, форма которого свидетельствовала о том, что его хозяин изрядно любил помахать кулаками, и грязная, поношенная одежда, вся исшитая заплатками, приделанными грубой мужской рукой. Но несмотря на не внушающий доверия внешний вид, местные жители любили и уважали Карла. Когда он напивался, то становился чрезмерно добродушным и приветливым. А волею судьбы пьяным он был всегда, благодаря чему производил впечатление крайне доброго и веселого человека. Но подобный склад характера абсолютно не мешал ему частенько разбивать носы пьянчужкам в местных кабаках и подворотнях. При этом о каждом своем синяке, ссадине или сломанном пальце он рассказывал с гордостью и воодушевлением.
- Боже, Карл, перестань так кричать! Уверен, даже мой дядя на другом конце города слышал твои вопли! – юноша, держась за голову, неспешно опустился на одну из лавок – постой, что ты сказал? Перловка? Опять? Да сколько можно?!
- Перловка всему голова! – нравоучительным голосом произнес Карл, вытирая очередную тарелку о свой грязный фартук.
- Это про хлеб так говорят, - все еще потирая голову, сдавленным голосом произнес Элберт.
- Карлу лучше знать! Я потомственный трактирщик в четвертом поколении! Уж что-что, а в еде-то я разбираюсь, ей-богу, лучше всех разбираюсь.
- Трактирщик? Ты это называешь трактиром? Скорей уж ты потомственный клоповщик, хах!
- Подшучивать пустились, сеньор? Знамово мы ваши шутки, не новы. Уж коль соизволите мои харчи изведать, то будьте так добры заткнуть свой рот, - высокопарным голосом заявил Карл и, задрав нос, сделал вид, что обиделся.
Спустя пару минут бородач принес миску изрядно остывшей, густой массы бежевого цвета. Элберт, съев ложку принесенного блюда, постарался как можно быстрее ее проглотить, не разжевывая, но несмотря на это он все равно невольно поморщился и весь съежился.
- Ну как тебе? – спросил Карл, с интересом наблюдая за трапезой юноши.
- Прекрасно, Карл, как всегда! – сдавлено произнес Элберт, используя всю свою силу воли для того, чтобы запихнуть в рот еще одну порцию. Он знал как ревностно Карл относился к своим блюдам. Если кому-то не нравилась его еда, то это всегда было ударом для него, а соответственно и ударом для посетителя – Карл компенсировал психологическую боль болью физической, в виде разбитых носов клиентов. К счастью подобных моментов в истории заведения было не так уж и много.
Душевно позавтракав, Элберт поблагодарил «благодетеля» и направился в сторону выхода. Отворив дверь и выйдя на улицу, он сделал глубокий-глубокий вздох. Грудь его наполнилась воздухом, плечи расправились, спина выпрямилась, подбородок поднялся... И в ту же секунду его стошнило. В один момент, каким-то немыслимым и чудным образом смешались вчерашний дешевый эль, утренняя бодрящая перловка и коктейль запахов средневекового густонаселенного города. Очистив свой организм от всего плохого, Элберт вытер рот рукавом и уперся рукой о стену. «Черт возьми, отличное начало дня», - думал он, осматривая продукты своей жизнедеятельности, вышедшие из организма не тем образом, каким планировалось, - «постойте, а это что? Это же... Крысиный хвост! Нет! Боже, нет!.. Надеюсь, мне за это хотя бы прилично заплатили». Осмотрев карманы и обнаружив там лишь крошки и пару камешков, Элберт обреченно вздохнул. Бросив еще один мимолетный взгляд на жидкую массу, растекшуюся по траве, он встряхнул головой и зашагал в направлении главной площади города…
Элберт уже два года проживал в Эйдельберге на попечении у своего дяди. До этого он жил с родителями в деревеньке неподалеку от Меммингена, но после серьезной ссоры с отцом, был изгнан из дома и отправлен к Тураму Асхилду, брату матери Элберта и по совместительству владельцу кожевенной мастерской в Эйдельберге. Турам явно не был рад подобному положению дел, он абсолютно не хотел делить свое жилище с каким-то незнакомым мальчишкой, пускай и родственником, и поэтому сделал Элберту предложение: Турам возьмет его на работу в мастерскую и будет выплачивать жалование, но жилье и пищу Элберт должен будет обеспечить себе сам. Юноша без раздумий согласился, поскольку больше ему идти было некуда. Так он и устроился в Эйдельберге. В будние дни он работал по нескольку часов в кожевенном цеху, а спал и питался в местной ночлежке у Карла, оплачивая ее дядюшкиными деньгами. С тех пор прошло два года, и картина почти никак не изменилась. Но все же в отношении Турама к племяннику произошли некоторые метаморфозы. Дело в том, что у Асхилда не было наследника, жена его оказалась бесплодна и не обеспечила продолжение рода. При этом Турама сильно волновала судьба его мастерской - он не хотел, чтобы она досталась кому-то не из его семьи, и уж тем более не хотел, чтобы она досталась конкурентам. В итоге он решился сделать Элберта своим наследником, в чем юноша, разумеется, абсолютно не был заинтересован. Проблема была лишь в том, что юный Элберт, будучи взращенным среди пшеничных полей и овечьих пастбищ, был неграмотен, из-за чего являлся абсолютно непригодным кандидатом на роль управленца. Турам решил исправить это, отдав юношу на обучение в приходскую школу в местной церкви. Элберт обязан был каждое воскресенье посещать занятия отца Арьена. И первое время он их активно посещал, охваченный энтузиазмом открывшегося перед ним царства букв и слов. Обучение давалось ему легко, в отличие от остальных учеников. Но, как и любой пылкий мальчишка, он очень быстро охладел к новоприобретенному увлечению и все чаще стал прогуливать воскресные занятия...