Казанская твердыня
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Весной 1551 года в 30 км к западу от Казани у впадения в Волгу р. Свияга в кратчайший срок была построена деревянная крепость — Свияжск. Основу русского войска составляла конница численностью 100 тысяч всадников. В тему также был факт создания в 1550 году постоянного, серьёзно вооружённого ополчения под названием стрельцы. Не оставаясь в стороне от технического прогресса, Иван Грозный организовал и «наряды» (артиллерия по-нашему). Остроумные военные пушки называли тогда не иначе, как «затинные пищали», «гафуницы» и «можжиры». К Казани их потащили 150 единиц, что говорит об основательности подхода.
ГЛАВА 1. КАЗАНСКАЯ ТВЕРДЫНЯ,
«Господи, да помоги грешным чадам своим, господи, помилуй».
Молитва священника, да и не его одного, летела как птица, как ветер, как истина над позициями и шатрами, канавами и ложбинами, над всем тем, что представляла собой в эти минуты единая масса под названием русское войско.
Сто пятьдесят тысяч человек, а может и больше. Такого еще не видали эти стены, такого не помнила и русская земля. Ни от отцов, ни от дедов не доводилось слышать о таком воинстве, которому, казалось бы, не стоит ничего теперь захватить, разграбить и уничтожить оплот всех своих бед.
Вот она, Казань, неприступная и гордая восточная красавица с высокими минаретами и голубыми шатрами мечетей. Вот она, твердыня, что не позволяла Московии дышать спокойно, что грозила ей набегами и враждой, что не покорялась, не смотря ни на что. Правда, так думало большинство, но далеко не все. Ведь правда она всегда куда глубже, чем то, что лежит на поверхности. Правда - она как роза, которая прячется в бутоне, и чтобы увидеть ее, надо подождать, пока она распустится, но ждать трудно, и не все готовы. Потому правда для всех была одна - есть мы, и есть они. И никак иначе, мы все вместе едины и сильны, за нами вера, с нами царь и бог. И нет силы, что остановит нас. Также думали и по другую сторону стен. Верили, что Аллах простер над ними крылья, и также верили, что надо умереть и забрать с собой как можно больше неверных, чтобы получить вечный рай в том, лучшем мире.
Но те, что стояли сейчас во главе своего воинства, куда лучше знали тонкости этого механизма под названием политика. Кто-то знал полностью и дергал куклу за ниточки, а кто-то просто видел эти ниточки и не понимал до конца, кто за них дергает. Одним из таких был князь Владимир Оболенский. Человек неординарный, из тех, о которых сердито говорили старики, что, мол, совсем не уважают они законы стариков и традиции предков. Но, в то же время, на него восхищенно глазели мальчуганы и юные девы. За его резвость, веселость духа и лихачество, которого у него, возможно, было даже с избытком.
Вот и сейчас, осеняя себя крестным знаменем, он нет-нет, да поглядывал на стены Казани, размышляя о том, какие богатства и каких женщин они хранят. Когда, наконец, заутренняя закончилась, он с облегчением глотнул воды, надел шлем и ловко взлетел в седло матерого степного коня. Конь радостно заржал, предвкушая скачку. Оболенский подбросил в руке острый османский клинок, перешедший ему в наследство от бати, и, полюбовавшись острой сталью, опустил его в ножны.
- Ох, барин, хорош ты витязь, яко с лубка срисован, любо дорого посмотреть, - оружейник Сава, пожилой мужик в мятом тельнике, не мог скрыть влюбленной улыбки, глядя на Владимира.
- Будет тебе, Сава, льстить мне, на перегар поди рассчитываешь монету стребовать с меня? – Владимир сурово сдвинул брови, взглянув на оружейника, но суровость изображать он был не мастер, а потому, гикнув, пустил коня рысью к царским стягам.
Он вздохнул полной грудью, испытав восторг и чувство гордости, хотя… даже не гордости, а бахвальства - уж больно приятно было ощутить себя частью этого большого события. Хотя, конечно, он догадывался, что все самое серьезное начнется завтра. А сегодня так тучи перед дождем. Он чертыхнулся, когда, задумавшись, въехал в толпу оружных воинов.
- Куды прешь, черт слепой!! - Выругался широкоплечий молодец. Оболенский прихватил узду, встретившись с суровыми глазами вояки. Хотелось ответить что-то резкое и грубое, но настроение утром было отличное и портить его пререканиями с каким-то смердом не хотелось.
Он взглянул на лагерный стяг и усмехнулся. «Рязанцы, похоже, деревня деревней одним словом» – подумал он про себя и поспешил к царскому шатру.
У импровизированной изгороди из стрельцов пришлось спешиться, и отдать узду своего великолепного белогривого коня в руки слуг.
– Гляди там аккуратнее, а то будет тебе.
Юный мальчуган поклонился, усмехнувшись, и повел коня, хитро обернувшись. Юный князь даже огорчился: ну что ты будешь с ними делать, с этими отроками, ну вот не ставят они его выше себя по жизни. Все смеются да шутят, все эта проклятая расположенность, как говорил дьяк Выродков. Да уж, инженер чертов, прав как ни крути, прав.
Он прошел внутрь к шатру, в котором уже все собрались. Воротынский, склонившись над разложенным на сундуке планом, что-то объяснял царю, который при входе Владимира лишь сурово свел брови на переносице, дав тем самым понять, что не доволен опозданием Оболенского.
Влад, впрочем, попытался просунуть голову, но, осознав, что это бесполезно, стал слушать. Точнее, делать вид, что слушает - ему было в целом все равно, каков гениальный план Михаила Воротынского, хотелось знать одно: пойдет он, наконец, в бой, или опять царь прикажет быть при нем.
- Успеем ли, закидать мостки эти все? А коль они опять вылазку сделают? – Царь озадаченно взглянул на воеводу.
- Успеем, государь, пушки уже навели, ядра все собрали, весь день лупить по супостату будем так, что головы не поднимет. Войска уже рвы закидывают, завтра по настилу, как рванет, и кинемся внутрь. – Голос полкового командира звучал спокойно и уверенно.
Влад встретился взглядом с Андреем Курбским. Молодой воевода лишь пожал плечами, ухмыльнувшись, указал кивком головы на Михаила Ивановича. Оболенский усмехнулся, сам дивился хитрым планам Воротынского и часто делал вид, что не разделяет его хитростей, но в душе был согласен, что хитрый прием лучше тупого навала, столь свойственного русскому человеку. Да, доблести в хитрости мало, но мужик он и на поле нужен, и в другой брани. А коли на большой войне всех класть под клинки вражьи да ядра, то много не навоюешь.
После совета царь в сопровождение братьев Курбских направился к епископу. Владимира с собой не позвал, давая понять, что сегодня он впал в немилость. Оболенский лишь порадовался возможности не натирать мозоли на коленях во время бесконечных молитв набожного товарища. Конечно, царя Московии, правителя сильнейшей державы считать товарищем дорогого стоило, но Оболенский этим не кичился, не в его правилах это было. Знал он, скромность порой лучше любого тщеславного поступка.
- Что, Владимир, скучаешь? - Иоанн Шереметьев в прочном доспехе прилаживал стальные нарукавники. – Может со мной до Арского редута? Да не думай не думай, с Михаилом Ивановичем говаривал уже, не против он, отпускает.
Владимир радостно кивнул.
– Ну коли командир пустил, грех не сходить до редутов-то, - Влад быстро последовал за резвым и бравым Шереметьевым. Формально Оболенский подчинялся Воротынскому. Входил в его полк, но командовать никем не мог, и был, по сути, помощником, а в силу дружбы с царем прибывал в основном при нем, а не при Михаиле Ивановиче, а потому пропустил молодой полукнязь много всего интересного.
Впрочем, в этом сам был виноват он, ведь еще два месяца назад на разведке, когда он вместе с Шереметьевым налетел на разъезд татарский, все поспешили назад, а он, ослушавшись, кинулся на врага. И лишь чудом жив остался, и хоть ранил двоих врагов, был примерно отруган и отправлен к Воротынскому, а тот почти задействовать его не успел. Даже во время штурма окраинных башен, ему и удалось разве что шмальнуть пару раз с пищали по бойнице, да отослать донесение царю. Хотя за донесение его шибко благодарили, ибо бежал Володя по местности открытой, а стрелки татарские не спали, и всех трех охранников, что Михаил Иванович отдал, они глаза зорки ухлопали.
А потому закрепилось за ним то, что уж больно он везуч да удачлив. Может от того и взял его Шмелев на валы. С которых завтра предстояло штурмовать Казанские укрепления. В самом деле, план был, бочки с порохом закладывались, но волнение не отступало, слишком тяжело давалась Казань и провал был не допустим.
Впрочем, рядовым воинам и простым рубакам было куда как труднее……..
* * *
«Война никогда не заканчивается. Мы все живем в мире так недолго. И не ценим этого.
Война истощает землю, кони вытаптывают весь плодородный дерн. Когда люди возвращаются на эту землю, ей приходится восстанавливаться долгие годы. Рушатся города, сжигаются деревни. Вряд ли предки строили их для того, чтобы нынешнее поколение юнцов просто все уничтожало.
После великих битв на полях остаются на радость воронью сотни, тысячи людей. Людей, у которых была семья, был дом, возможно земли, которые без должной обработки вскоре зарастут травой. Людей, чьи жены никогда не дождутся своих супругов, чьи дети никогда не увидят боле своего отца.
Сейчас на полях, что раскинулись вокруг этого славного татарского града, богатого и сильного, разбили свои лагеря великое множество людей. Около двух третей из них были дворяне. Ненавижу этих заносчивых людей. Сами когда-то вышли из грязи, продались за клочок земли, но ведут себя, что пуп земли. Сегодня, по крайней мере, трое презрительно отозвались обо мне, как о смерде. Таковым не являюсь.
Руси нужны новые земли, пространства, дабы унять растущий аппетит стремительно расширяющегося дворянства. Нужны люди, что будут яки рабы гнуть спину на жиреющую знать. Все это лежит на костях многих людей, трудящихся на царя и его пешек. А нужно ли это все народу? Готов поклясться, чем больше земель захватит его величество, чем влиятельнее станет наша священная Русь, тем хуже станет бытие основного народонаселения. Но мне, в принципе, плевать. Пока эта война приносит мне деньги, я не стану возмущаться. Еще бы. Возможно, когда-нибудь Прохоров возвысится… Да уж, учитывая его рвение и трепет к высшим слоям… И тогда, что маловероятно, вспомнит старого слугу и пожалует мне дворянский чин и поместье в придачу. А Я не против. Люди имеют обыкновение ненавидеть тех, кто выше, только до тех пор, пока сами этого потолка не достигнут. Пересматриваем принципы, да»
Ярослав провел грубыми пальцами по холодному лезвие клевца, висящего на его поясе. «Это оружие лишило жизни уже многих людей. Если бы я был одним из тех безумцев, что отмечают каждую свою жертву зарубками, на оружии бы уже живого места не было. А, так как клевец был сделан не самым мастеровитым кузнецом… А точнее, был бывшим в употреблении его «господином»… То это явно сказалось бы на его боевых качествах… Да. Когда-то я задумывался – а что сделал этот человек и какое право я отнимать у него жизнь, раз вернуть ее никому не под силу, кроме как Иисуса, господа нашего? Задумывался о том, ждут ли меня в аду эти несчастные, чтобы напоминать мне об всех грехах моих? Но, со временем, это перестало меня беспокоить. Если не я его, то он меня. Да и звон монет важнее жизни каких-то безбожников. Принципы изменились»
Ярослав с некоторой неприязнью взглянул на смердов, что чуть ближе от него к стенам начинали рыть подкоп. Ржавыми лопатами с тупыми лицами они одинаковыми размеренными движениями они раскидывали вокруг себя богатую казанскую землю. Всем этим управлял какой-то поставленный выше человек. Возможно, тот самый умник, дьяк с говорящей фамилией, а, возможно, и нет. Расстояние не позволяло увидеть воину все в подробностях, да и не слишком-то надо было. Ярослав успел заметить под навесом еще дальше от того места, где рыли подкоп, десятки огромных бочек. Логика подсказывала, что это был порох.
- Значит, опять грянет взрыв… - вздохнул воин, потерев брови, припоминая, как месяцем ранее в похожий подкоп вкатили с десяток бочек. Припомнил и жуткой силы взрыв, который он в своей жизни доселе ни видывал. А также быстрые разъяснения Мстислава Васильевича, что утверждал, что таким образом погань татарская от жажды попередохнет. Смерть, без сомнения, ужасная. Также взрыв еще большей силы грянул вчера, когда войска первый раз пошли на штурм. Город мог бы быть взят уже сегодня, но полки были не готовы. Но башня, что Ардская, таки осталась за осаждающими. Что облегчит дальнейшее взятие города. К сожалению, Ярослав со своим господином отсиделись в последних рядах атакующих, и успели лишь прибежать и, куда как более стремительней, сбежать из города, когда казанцы начали контратаковать
- Да, да… - послышался тихий голос за спиной воина. Ярослав обернулся, узнавая тонкий голос своего барина, Мстислава Васильевича Прохорова, дитя боярского и командующего их сотней.
- Доброго вам утра, Мстислав Васильевич, - глубоким кивком поприветствовал Ярослав своего командира, - не рано ли вы, барин, поднялись?
Знатный человек нахмурился. Хоть воин всегда относился к нему с некоторым почтением, регулярные уколы с острого языка Ярослава заставляли Прохорова сжать кулаки. И только. Сероглазый богатырь Ярослав был на полторы головы выше, куда шире в плечах и просто сильнее приземистого Прохорова. Да и было еще одно обстоятельство, весьма ограничивавшее действия барина по отношению к Ярославу.
- Все идет к очередному штурму, - быстро произнес Мстислав, - сегодня грянет взрыв, а завтра наше доблестное войско очистит город от татар. Такие дела. Надеюсь, ты готов, мой верный боевой товарищ и слуга? – вопросил Прохоров, делая акцент на последнее слово, как бы ставя на место своего заносчивого знакомца. Воин сделал вид, что этого не заметил
- Живой щит всегда готов к бою, - не удержался от ироничного замечания Ярослав
- А… Да… Да ты… - разинул рот Мстислав, но, успокоившись, поправил кафтан и уже с присущим ему спокойствием и слащавой мягкостью в голосе, добавил, - держись ближе ко мне и попытайся сделать так, чтоб меня не отправили на тот свет.
- Ну, так, барин, я здесь для этого и нахожусь, - осклабился Ярослав, - похлопав по свисающему с пояса клевцу, - а…
- А также получаешь неплохие деньги, владеешь лучшим оружием и лошадью! – четко проговаривая каждое слово, ткнул пальцем с сияющим перстнем вверх низкорослый Мстислав
- Я помню, барин, не извольте во мне сомневаться, - кивнул Ярослав, провожая взглядом уходящего Прохорова. Воин был для дитя боярского кем-то вроде личного дружинника, каждый бой сопровождающий своего барина хоть в пекле битвы, хоть в тылу. Ярослав никогда не понимал, что такие люди, как его владыка, делают на поле брани. Им бы писарями к царю, вот там они бы весь свой потенциал раскрыли. А так Ярославу приходилось и за шкурой Мстислава Васильевича краем глаза следить, да и самому под удар не подставляться. Взамен воин получал достаточное количество монет и тьму обещаний благодарного господина после очередного спасения его жизни. Впрочем, все обещания на следующий день благополучно забывались.
Также, Прохоров говорил, что являлся хорошим другом главного командующего большим полком его высокоблагородия князя Михаила Воротынского. Князя, в отличие от заносчивого Прохорова, Ярослав уже успел начать уважать, после событий дня вчерашнего. Татарва, заметив, как воины, ушли на обед, повалила из города, и князю с частью полка пришлось их загонять обратно в их крысиную нору, что звалась Казанью. Сам князь был ранен в этой стычке, а множество воинов полегло. Барин решил благоразумно не спешить включаться в битву.
- Ну ничего, - усмехнулся Ярослав, говоря это самому себе, - судя по твоему кислому виду, Мстислав, мы теперь будет в первых рядах. Эх, всегда бы так. Небось, барин сейчас с думой, как от битвы уклонится, по палатке ходит. Что ж, пусть.
Правда, суть «дружбы» князя с Прохоровым, если судить по обычным рассказам барина, заключалась в том, что однажды Мстислав рассыпался в потоке лести перед Михаилом, а тот снисходительно кивнул. Да, такого рода приукрашения действительности были явно в духе господина. Ярослав был уверен, что, кабы на этого лилипута и подлизу один разок взглянул царь, он бы на весь родной город раструбил бы, что чаевничал с самим Иоанном.
Солнце восходило. Постепенно, воины русского лагеря вставали и начинали готовиться к скорому бою. Ярослав еще раз поправил кольчугу и взглянул на висящий на поясе клевец, да короткий в ножнах меч. Рядом с местом, где он коротал дни, также лежал грубо сбитый щит. Это было все вооружение воина. Ах, еще тощая кобыла, которую барин пожаловал Ярославу за хорошую службы… Я заодно и для того, чтобы воин поспевал за Мстиславом, оберегая его пусть отнюдь и не буйную, но по мнению барина чересчур дорогую и важную головушку. В чем заключалась эта важность, кроме как довольно неплохого ведения дел в поместье, Ярослав не понимал, да и не слишком понять хотел.
Ярослав кинул последний взгляд на обстреливаемый из орудий город, стены которого в этом районе уже больше напоминали руины, и, развернувшись, ушел, дабы помочь Мстиславу Васильевичу приготовиться к штурму. Хороший слуга всегда должен быть готов к тому, чтоб помочь господину начистить до блеска кольчугу.
* * *
Раздался приказ боярина: «Палить, палить нещадно, не жалеть ни ядер, ни пороху, не давать татарам и головы высунуть, разрушить стену до основания!». Такой славной песни Казань ещё не слыхивала. Чудесный чугунный хор запел в полторы сотни пушек, поливая Казанский Кремль ядрами. Над артиллерийскими позициями поднялся густой дым от грохочущего пороха. Выстрелы слышались один за другим, один за другим, не давая ушам отдохнуть. Казалось, грохот доходил до небес и содрогал их своей сонатой. Поток снарядов прокатился по Казани, руша стены, дома. Кремль стоял. Стоял под натиском всей артиллерии войска русского. Этот обстрел знаменовал лишь одно – последний штурм. Это понимали как казанцы, так и солдаты Иоанна. Близился конец.
Но сейчас Иван, молодой пушкарь, стрелял, «палил нещадно» по врагу своему, по Казани. В голове только приказ, городская стена должна пасть! Раз за разом они с Василием отправляли наряд на стену, и раз за разом смотрели ему вслед. Башню, на которой они служили, решили отвести к орудиям, не дай бог, свои заденут.
- Иван! Иван! – кричал пушкарю Василий, – Бери выше, ядро не долетело, и левее.
- Хорошо, – кивнул Иван в ответ, – Давай!
Снова выстрел, снова звон в ушах, снова взгляд на стену. Ядро попало в основание. Оплот стоял, насмехаясь над попыткой артиллеристов. Наступал вечер, пушки все ещё не смолкали. Никто не мог сказать, сколько уже стреляют орудия. Но они продолжали палить. Подул сильный ветер, осложнив тем самым прицеливание. Ядра, словно черные вороны, подхватывались ветром и перелетали через стену. Василий грязно выругался. Алексеевичу становилось все грустнее, битый час он смотрел на деревянный Кремль татар, как на крепость всего темного на этой земле.
- Заряжа… - Ваня не закончил фразу, ибо раздался взрыв.
В тот же миг на Ивана посыпались обломки и щепки от стены башни. Он инстинктивно упал на пол и закрыл голову руками. «Прости, помилуй, господь всевышний, душу мою грешную убереги» - послышался шёпот Василия. Алексеевич тихонько поднял голову и осмотрелся. Внизу зияла дыра. Пол в углу накренился, ядра, стоявшие там, покатились вниз. Иван бросился к стене, ухватил одно, второму преградил путь ногой. Оно ударилось об лодыжку, по всему телу прокатилась волна боли, и Иван, не выдержал, закричал. Василий все ещё лежал на полу и молился.
- Вася! Помоги, ядра падают! – Василий тут же подошел, откатил ядро от ноги и начал перекатывать их на свою сторону.
- Что за черт, что произошло? – осматривал пробоину в стене пушкарь.
- Пушку разорвало, прямо под нами! – указывал пальцем вниз Василий, – троих положила, тварь чугунная. Не приведи господь беду на нас.
Оба пушкаря встали, сняли шапки и перекрестились. Иногда от давления в стволе металл не выдерживал. Вместо выстрела происходил взрыв, разрывая чугун в слабом месте. Происходило нечасто и чаще от некачественного литья самой пушки. Осколки разлетались во все стороны, раня или, что ещё хуже, убивая людей.
- Василий, живой ещё, не задело? – снизу послышался голос сотника
- Живой ещё, Сергей Матвеевич, нас легонько задело.
- Тогда продолжай, – Сергей Матвеевич указал на стену, повернулся и двинулся к раненым.
- Заряжай, – повторил Иван, оглядывая свою пушку. Страх заползал к нему в душу, отравляя мысли своим ядом.
Оба солдата продолжили ввести огонь, влившись в мелодию войны. Наконец, стена дала трещину. Казалось, каждый в душе облегченно вздохнул. Скоро, совсем скоро она свалится. Так и случилось, ещё десяток выстрелов, и середина стены развалилась и обрушалась на басурманские головы. Иван воспрянул духом и с надеждой взглянул на Василия. Тот плакал.
* * *
Повсюду разносился шум от выстрелов, эхо было слышно за много верст. Вся живность, будто чувствуя бурю, перебралась в другие края. Дым резал глаза и удушал, земля содрогалась, взрывы снарядов оглушали настолько, что, порой, неслышно было даже своего соседа.
Все ратники были взволнованы. Пять недель осады, и вот он, ответственный момент. В этот день решалась судьба татарской крепости Казани.
После каждого выстрела пушки, ветераны, повидавшие многое на своей службе, крестились.
- Эх, Матвей,- говорил ветеран, - слышишь, как грохочет? Был бы я помоложе, да не видел бы я смерть, так и помер бы на месте. Ух, как шумит.
- Грохочет сильно,- отвечал ему ратник, - да вот грохот есть, ядра летят, а ничего не рушится. Зря только молодых пугают. Смотри, вон как дрожат.
Матвей указал на отряд новоприбывших. Вид у них был жалкий. Одни плакали, не стыдясь, вторые молились так, как никогда в жизни, третьи старались отвлечься от неистового грохота и разговаривали на разные темы
- Ты слышал, у Андрия на шее шрам в форме креста?
- Стало быть, бог с ним ходит, и не погибнет он в этом аду. А мы с тобой, Петя, погибнем, грешники.
- Не помрем. Царь батюшка привел с собой стрельцов. Никак не налюбуюсь. Все в одной одежде, у всех блестящие сабли да бердыши и еще они с самопалами ходют. Да с такими…
- Это они все красивые да нарядные, а татары не будут любоваться ими. Посмотрим еще, как они бьются.
- Царь батюшка их привел, а значит, бьются они лучше нас с тобой.
А стрельцы не чувствовали себя лучше, чем новобранцы. После привычной патрульной жизни в Москве оказаться здесь, среди взрывов, было не по силам каждому.
Так же как и грешный Петя, стрелец Даниил старался отвлечь себя мыслями.
Даниил с детства любил петь и играть на инструментах, но он никак не мог предвидеть, что окажется здесь, что он будет штурмовать Казань.
Отец его, кузнец, привил сыну любовь к славе, а мать - к пению. Кузнечная стезя была не по нраву Даниилу, поэтому его зачислили в стрелецкий полк по дальним родственным связям. Перед ним вставал вопрос: каждый день трудиться ради монеты, или патрулировать город и получать жалование. Ответ был очевиден, так как Даниил был ленив. Два года он патрулировал Москву, пока всех стрельцов не отправили на осаду. Теперь он стоял в строю и вслушивался в пение снарядов.
“Как же страшно. Надо забыть об этих выстрелах. Набеги татар были не так страшны, чем канонада наших же пушек. Надо отвлечься. Помню, во время охраны пушкарей на нас напал отряд татар. Подстрелил одного, зарубил второго. Интересно, а сотник заметил меня? Хотя куда ему. Все в одинаковой форме, все на одно лицо. Ну, ничего, еще успею показаться. Эх, не нравится мне убивать. У татар ведь тоже есть семьи. Но если ты не убьешь, то тогда тебя убьют. Скорее бы все это закончилось”. Оглянувшись назад, чтобы посмотреть на лица своих знакомых и друзей, Даниил заметил яму, оставшуюся то ли от снарядов, то ли от чего-то еще. Даниил прикинул, как бы незаметно проскользнуть туда и переждать обстрел. Он начал обходить сослуживцев, попутно говоря, что ему нужно в туалет. Шагая к яме, Даниила перехватил сотник.
- Стрелец, у меня послание от царя батюшки, тебе должно отдать его пушкарям. Да поторопись, не то голову с плеч. Дело очень важное.
Сотник передал Даниилу письмо, сказав, чтобы берег пуще, чем себя. Стрельцу не хотелось идти к “пушкарям”. “Если за версту от них так гремит, то, что будет там?”- думал он, “ Ну, лучше уж оглохнуть, чем остаться без головы. Может, и отличусь чем”.
Стараясь не думать о штурме, Даниил подбирался к Артиллеристам. По пути он встретил молодого еще парня, лет двадцати – двадцати пяти. Шел он за снарядами. На нем был отличительный знак артиллериста.
- Слушай, служивый,- сказал Даниил, - у меня послание от царя батюшки. Ты, как я вижу, пушкарь. Вот, передай послание старшему. Приказ Царя батюшки. За неисполнение голову с плеч.
Пушкарь принял письмо, спросив у Даниила его имя. Чувствуя, что он тоже должен узнать имя артиллериста, Даниил спросил «А как тебя звать, служивый». Тот, уже подняв снаряды, ответил «Иван, меня зовут Иван».
* * *
Запах пороха, он пропитал это место, проникся вглубь. Выстрелы... Уже, казалось, невозможно было представить и минуты тишины. А служба походила не более чем на сон. Артиллеристы выдохлись, Иван шёл по позициям, и видел их уставшие глаза. Они продолжали заряжать и обстреливать израненную Казань. Иван подошел к одному, похлопал по плечу и, стараясь перекричать грохот орудий, кричал в ухо:
- Сергей Матвеевич здесь?!
- Нет, он ушёл уже, как раненых повезли, так и он за ними! – рассказал солдат.
- А куда повезли то их, не знаешь?
- Как не знаю, знаю! Ясно дело, к лекарям, вон там обозы стоят, а за ними палатки, там то ты их ищи, – помахал в сторону солдат.
- Спасибо, храни Господь, - махнул на прощание и двинулся Иван к палаткам.
Он отдалялся от позиций орудий. Выстрелы ещё слышались, но среди звука пушек стал различать другой звук. «Да это же стоны» - перепугался Иван. И вправду, крики, стоны, неразборчивые мычания слышались все отчетливее. Среди этой симфонии слышались молитвы. Здесь другой воздух, он пропах кровью и гнилью. Возле палаток, на простынях, лежали раненые. Они пугали своим молящим взором. Другие, сжав в руках свои нагрудные крестики, молились. Вот и батюшка мимо прошел, его глаза – печаль. Иван увидел знакомое лицо.
- Дмитрий! Дмитрий! Балда! – Широкоплечий мужик повернулся, увидев Ивана, заулыбался.
- Здравия тебе Иван, что здесь делаешь. – подходил он ближе.
- Я сотника нашего ищу, Сергея Матвеевича, ты его не видел? – вблизи Иван увидел повязку из-под шапки, - это тебя так пушкой приложило?
- Меня то… а это… да, вот Егорку сильнее, с ним то сейчас наш сотник, вон та палатка, - Дмитрий повернул голову.
- Ладно, бывай, я пойду.
Иван приближался к палатке, указанной другом. Ещё пара шагов. Неожиданно занавес поднялся, и из палатки вышел сотник.
- Сергей Матв…
- Тише, шапку сними, за Егорку помолись, за упокой, – Иван снял шапку и замолчал. Так они вдвоем возле палаты и стояли, пока сотник не нарушил тишину.
- Так что там у тебя?
- Послание просили передать, навалился один из стрельцов и отдал, вот, примите, – Иван протянул послание
-Хорошо, а ты иди, возвращайся к Василию, он тебя уже потерял, наверное.
Иван откланялся и побрёл обратно к башне.