По ночной дороге двигался путник, одетый в когда-то дорогие одежды, но теперь изодранное тряпье. Целой была лишь шапка на меху, да и то относительно. На клетчатую шерстяную рубаху был накинут шерстяной же плащ, что было совсем не по погоде. На дворе стоял жаркая июльская ночь. На ногах у него были истрепанные широкие штаны из некрашеного льна или конопли. От щиколотки до колена они были измазаны толи грязью толи илом. Обут он был в обмотки из шерстяной ткани, связанные для поддержания формы веревкой. На плечах болтались связанные бечевкой сапоги. Подошвы у них уже почти стерлись и долгий переход привел бы их в совершенно плачевное состояние.
Звали парня двояко, по обычаю славян. Для родных и близких друзей он был Вячеслав, а для приятелей и прочего перехожего люда Босятой. Шел он немного немало полтораста верст, с Чернигова, куда его отправил отец, на обучение парня к жрецам Мокоши. Сам Вячеслав не знал, почему именно Мокоши. Хотя мать перед отъездом, горько плача, обмолвилась ему о каком-то долгу перед богиней, цена которому первенец. Странно если ему предстояло, как дару служить богине до смерти, то почему же тогда верховный жрец запретил ему учиться? Этот вопрос терзал его разум не очень долго. Чернигов не мал, да и денег у него было достаточно, чтоб жить не хуже отпрыска какого-нибудь князька. Но у денег есть такая коварная особенность – быстро заканчиваться, если не работать, умножая их. Такое случилось и с Вячеславом, прогуляв по трактирам да баням с гулящими девками последние деньги, он направлялся домой. Где его, безусловно, ждал не радушный прием! Пустил же по ветру столько денег.
Луна на миг выглянула из-за тучи, словно защитник из-за амбразуры, и осветила его лицо. Из-под меховой шапки в беспорядке выглядывали светло русые волосы слипшиеся от пота, обычно юркие карие глаза приобрели задумчивый, почти обреченный вид. Под приплюснутым широким носом пробивался юношеский пушок, подбородок выглядел узковатым из-за округлых щек парня.
Идя в такое время по землям, которые обходят все путники и даже сборщики податей, он не боялся что его встретят разбойники, он почти желал чтоб из-за вон того леса вырвался посвист и ему в грудь вонзилась стрела. Он сгорал от стыда, представляя, что ему скажет отец, как огорчится мать.
- Нет, лучше сгинуть здесь! Прямо в этом треклятом шуме, - вскрикнул он, остановившись у дороги, которая упиралась в лес. Вдруг его передёрнуло. А ведь леса то здесь быть не должно, что-что, а память то ему точно не изменяет. Когда он шел в Чернигов по этой самой дороге в леса она не сворачивала.
Почесав затылок и плюнув, он шагнул в лес. Если просто по глупости заблудился, то спросит у перехожих, а коли нечисть манит, то пусть и так, ему было все равно.
В лесу было намного жарче, чем на просторах. Хотя мог сказаться тяжелый воздух, густой как липовый мед. Лес был непривычно тихий для этого времени суток, обычно здесь шумят ночные птицы, шуршат в траве змеи и шепчутся, колышась ветви деревьев. Но ничего подобного, даже тихий ветерок в общей тишине казался завываниями шквального ветра. Вячеслав снял с себя шапку и вытер ею холодный пот с лица.
Тропа постепенно сужалась и пряталась под мох, забегала под густое переплетение корней вековых деревьев. Придорожный кустарник ставал все гуще и сужался, пытаясь укрыть собою путника. Когда ветка жестко хлестнула Вячеслава по лицу без видимых на то причин, как будто чья-то невидимая рука оттянула ее и отпустила он остановился и решил, что жизнь ему еще нужна и что родители все простят. Он резко развернулся и, хотел было пуститься бегом назад, но поскользнулся на сухом мхе и брякнулся макушкой обо что-то твердое.
Прошли ли часы или мгновения пока Вячеслав очнулся, точно не сказать. Но лежал он уже не там где падал, это был глухой бурелом, с расходящимися в разные стороны звериными тропами. По влажной земле стелилась цепочка толи волчьих толи собачьих следов. Рядом он заметил еще несколько, лисы, росомахи и еще несколько совсем непонятных, но все они шли в одном направлении, скорее всего, к водопою. Вячеславу жутко хотелось пить, да и затылок нестерпимо пек прося прохлады. И он, недолго думая пополз по тропе, идти по ней было невозможно, ветки кустарника выше пояса сплетались в тугой клубок. При этом он громко и отборно ругался, вспомнив, ему говорил дед когда-то, что лешие терпеть не могут брани и если заплутал в лесу без видимых причин, выругайся и вскоре выйдешь на опушку. Вячеслав не верил в это, но брань прекрасно успокаивала, рассудок ставал чище, избавляясь от страха.
Но вдруг он осекся и прижался к земле. Издалека до него доносился истерический женский смех. Дальше он уже полз, сжимая от страха шапку в руке, отодвинув кустарник, он увидел по центру поляны озеро. Черная гладь колыхалась неспешно, точно телячья кровь, а не вода, отражая холодные блики луны. Вячеслав судорожно выискивал, ту девку, что так заразительно смеялась, но на поляне было пусто. Вдруг взгляд его набрел на нечто… иначе не назовешь. У пруда сидели кружком звери; лиса, волк, кобылица с длинной гривой, сорока, росомаха, рысь и еще что-то странное. В кругу стояла девушка, в чем мать родила и заливисто смеялась, а звери медленно водили вокруг нее хоровод.
Постепенно, проходя круг за кругом, звери становились все больше похожими на людей. Сыпалась шесть, исчезали когти, удлинялись лапы, исчезали морды. И вскоре хоровод водили шесть прекрасных девушек в легких шелковых рубахах до колен. Их женские прелести нескромно проглядывали сквозь ткань в желтом свете луны, но внимание Вячеслава крепко накрепко прилипло к девушке в центе, и не столь из-за ее наготы (потому, что других тоже одетыми назвать нельзя), сколько из-за красоты. Лежать на животе вскоре Вячеславу стало невозможно, и он нелепо перевернулся набок, но и так было неудобно, корявая ветка больно впилась в бок парню. Еще более нелепо он перевернулся на второй бок. И если бы девки так громко не смеялись, то определенно заметили его.
Вдруг его взгляд напоролся на нечто багровое в траве, и он машинально схватил его, чтоб вытереть пот со лба. Затем он рассмотрел, это был пояс из кроваво красной ткани вышитый белой нитью с золотой бахромой. Вышивка на поясе была довольно безвкусная. Все что прилезло в голову автору то и было на поясе, а прилезло много всякой всячины, от разной нечисти до животных, и цветов. Цветов здесь было больше чем на самом буйном лугу.
Пока Вячеслав рассматривал пояс девки с криками и визгом залезли в воду и долго плескались, но утомившись, вышли на берег и разлеглись в мягкой траве. Вячеслав начал себя выдавать громким дыханием. Но ему повезло, девки быстро встали и, превратившись мигом в зверье, разбежались по лесу и лишь одна из них, та, что смеялась в центре хоровода, металась по кустам в поисках чего-то. А затем села прислонившись к иве и, обняв колени заплакала.
- Да как же так… - рыдая, говорила она – давеча вернула только… Выродки, что вам моя опоясть… украшение да и только… а мне жизнь вся!
Тут у Вячеслава вся головоломка встала на место. Он даже от удивления прошептал «полуночницы», но видимо слишком громко. Полуночница услышала и перестала плакать и в упор поглядела на него сквозь кустарник. Прятаться уже не было смысла и сжав под рубахой оберег данный его матерью в дорогу он выпрямился.
Она сначала глядела удивленно, а потом начала медленно подходить, как охотник к оленю, тихо и не спеша, чтоб не спугнуть. Вячеслав совсем оторопел, глядя ей в глаза. Черные, без белков, завораживающие. Как-то незаметно и, тем не менее, на виду она подошла к нему от чего тот дернулся. Мягкая ручка, не знавшая тяжелой роботы, тронула его щеку и начала спускаться к груди, а другая цепко схватила руку Вячеслава, в которой был пояс. Но его тело настолько разомлело, что не слушалось головы. Рука полуночницы опустилась под рубаху и в мгновение отдернулась. На Вячеслава как будто вылили ушат ледяной воды, он сжал покрепче в кулаке пояс и вынул оберег из-под рубахи. Затем ехидно улыбнувшись он оттолкнул ведьму.
- Знаем, эки вы. Сначала блазните, а потом душите! А за опоясть послужишь ты мне, полуночница, - последнее слово он сказал с особым презрением.
- Эк тя бросило! Служи-ить! – перекривила полуночница. - Ну, вы все деревенские одинаковые, что кухарка али дружинник я вам! Нет, чтоб по-доброму отдать…
- Замолчи, расходилась, бесовщина! Надо тебе опоясть воротить?
Ведьма нахмурившись опустила голову, а Вячеслав с улыбкой продолжил.
- То-то же! Чтоб все чин по чину было, три желания моих исполни и гуляй себе лесами.
- А может тебе еще и пряников заморских?! – съехидничала полуночница, но Вячеслав лишь сжал кисть с поясом в кукиш и та замолкла. – Нельзя мне три, сестрицы накажут… да так что лучше убей меня прямо здесь, хоть не так больно будет.
- А лешак с тобой! Одно единое исполнишь?
Полуночница как будто окрылилась, глаза сразу повеселели, губы слегка улыбнулись.
- Одно могу, только думай быстрее, а то ждет меня уже натопленная банька!
Полуночница отошла на почтительное расстояние от Вячеслава и сверлила глазами десницу с поясом, а сам парень сел на землю и мечтательно думал, что ему эдакое загадать. Сначала была мысль просить власть княжескую, но он сразу отбросил ее. Сегодня ты князь, а завтра твоя голова на пале красуется, да и забот много - у всех людей проблемы и все князю жалуются. Затем он подумал о силе волхва, чтоб словом заставлять зверье слушаться и раны людские лечить, да вот корысти с сего дара мало. Вот незадача! Вдруг его осенила мысль пугающая своею наглостью…
- Хватит лоб морщить! – не вытерпела полуночница.
Вячеслав, все еще улыбаясь, встал и с гордостью в голосе сказал:
- Божком стать хочу!
Черные глаза ведьмы враз округлились до ужасающих размеров, затем нервно облизав нос языком, она захохотала, упала навзничь и долго каталась по траве.
- Ох до… чего чернь… наглая пошла… - выдавливала она сквозь смех.
Вячеславу стало слегка неловко, но лицо он не потерял. Топнув ногой, он чуть не крикнул:
- Что ты нечистая, в самом деле! Встань быстро, да говори, как исполнять будешь, а не то сожгу опоясть твою и с ней молодость и силу твою!
- Как? – сказала она не вставая с земли, злобным голосом. – Вон подойди к озеру, посмотри в воду на свою рожу холопскую и утопись с горя! Ты что меня мучить здесь решил? Ирод, что тебе надо в жизни так это пива кружку да бабу дурнушку, а ты свою голову белобрысую куда суешь? Я тебе сейчас очи то выцарапаю, будешь божком слепых попрошаек!!!
К концу своей речи она шипела как кошка, которой наступили на хвост и брызгала слюной. Затем из нежных девичьих губ полилась такая отборная брань, которой Вячеслав не слышал даже на попойках. Ему было жутко видеть ругающуюся девушку, да еще и такую красивую. Он даже отступил на шаг от нее. Но не ведь не лыком славяне шиты! Опомнившись, он достал нож и демонстративно надрезал ткань. Ведьма вмиг усмирилась и уже как нашкодивший пес подползла к нему.
- Не надобно… - прошептала она, - сделаем из тебя бога, как перстами щелкнуть. Не надо… сейчас пойдем в баньку там друзья мои, они помогут. Все сделаю для тебя! Только не режь, ты же не по ткани, а по плоти моей режешь, сжалься.
- Вот то-то что по плоти, души то у тебя нет и жалеть тебя незачем! Вставай да веди. Вот только… - Вячеслав, ощупав свои плечи, понял, что сапоги он свои потерял. – Эх… Ладно, на прикройся.
Он набросил на нее свой плащ.
- А мне незачем, стыдиться чего? Разве я не красавица!? – сказала она, вставая во всей красе.
Вячеслав хотел было выдавить что-то хорошее о ней, но осекся. Кожа ее вдруг приобрела мертвецкую бледность и натянулась на костях, так что ребра можно было считать, в меру пухлые щеки впали, а черные глаза блеснули первобытной злобой, неведомой людям. Но вмиг видение пропало, и она вновь налилась румянцем и юностью.
- Не красивей дохлой кобылы, накинь смотреть противно, – сказал он, отворачивая взор.
- Да ладно, это ты меня еще днем не видел… - сказала она хохоча. – Я промеж сестриц Ночкой кличусь, а тебя как величать, божко скороспелый?
- Босята я, – нехотя выдавил Вячеслав.