Нарова - река, текущая из Чудского озера в Балтийское море)

                      Приде Князь ВсеволодЪ  вЪ НовгородЪ и владыка, и вси мужи одарени безЪ числа, и ради быша Новгордци, и бысть мирЪ. Того же лЬт: Гюрги князь присла брата своего Святослава – НовогордчемЪ  вЪ помощь, идоша Новгордци сЪ СвятославомЪ кЪ Кеси, и придоша Литва вЪ помощь же, и много воеваша, нЪ города не взяша.

                                                   Новгородская летопись. Лето 6730.



                        Новгородская дружина  возвращалась с похода. Двенадцатитысячное войско истощилось после многочисленных столкновений с рыцарями-меченосцами, пытаясь захватить замок Венден. А кровавое сражение у Венденского замка не оставило надежды, на дальнейший успех. Колона войск растянулась почти на версту – шли спокойно, не торопясь и не ожидая нападений –  орден ещё не оправился от частых и изматывающих ударов Новгородцев, да и лихачей, способных напасть на войско с целью наживы не нашлось бы. После переправы через речку Нарову войско стало ещё меньше – вся литва пошла во Псков – через Новгородские земли было идти всё таки спокойней.
                        Вечернее солнце клонило за горизонт. Вернее оно тонуло в кронах деревьев, раскинувшихся густым лесом по левую руку от нас. Небо на западе всё было залито багровыми красками, которые насыщались ближе к светилу и совсем блекли, где то над нашими головами, уступая уже тёмно-синему небосводу. Уже видна была луна – бледная, она ещё скрывалась от последних лучей солнца, лишь немного показав бочок. Звезд не было вовсе.
                         Колона гремела бронёй, кольчугами, доспехами. Слышны были чьи-то  безмятежные разговоры, топот копыт. Чуть впереди, в голове колоны, где ехал молодой князь Святослав, было слышно, как басят бояре, да старшая дружина, то и дело заходится в зычном смехе. Дорога нынче сухая – с середины травня дождь не проходил. Поэтому пешие, что шли позади верховых захлёбывались в дорожной пыли.  Тяжело и устало фыркал подо мной конь:
                       - Устал, Ворон! - Я заботливо похлопал своего коня по шее, - Ничего, Ворон, скоро уже дом – отдохнёшь, ещё надоест! – Конь одобрительно фыркнул и даже, казалось, немного прибавил ходу, хотя торопиться было и некуда. Дорога вилась вдоль леса, то углубляясь в него, то оставляя по левому краю. Справа растелилась широкая, поляна, усыпанная полевыми цветами. Жаркое нынче лето, тёплое, раз цветы так рано к Солнышку потянулись. Вокруг была красота, но мне было не до того. Было душно, несмотря на поздний час, душно и тяжело. Как будто на грудь наковальню поставили.
                      - Вот и солнышко нас услышало, спряталось за деревьями, чтоб нас зноем не мучить, - думал я, - Нынче весь травень месяц  такой знойный был, да ещё и в сердце не угас огонь той битвы… - я ехал, опустив голову. Никакая усталость не могла заглушить боль в сердце – я потерял в той битве родного брата. Лишь лучи заходящего Солнца грели душу. Вокруг, казалось, была пустота, но неяркие, красные лучики светила играли со мной, то прячась в густых кронах леса, то проглядывали, чтобы подмигнуть и опять укрыться в зелёной чащобе. Вскоре Ярило покинул меня и сразу наступила сумеречная прохлада.  Казалось, всё затаилось в ожидании наступления темноты. И в этой тиши стрекотали кузнецы – так громко и настырно, что если особо не прислушиваться, то топот копыт вовсе замолкал, тонул в гулком стрекотании.
                - Дома… - подумал я, глубоко вдохнув и окинув взором сумеречный лес и поляну. Хоть сам я был из Владимира, но все же это были родные поля и леса, а не ливонские просторы, от которых тянуло какой-то смертной тоской и  гнётом. Я расправил спину и, глубоко вдохнув, почувствовал запах летних трав. Почувствовал только теперь, будто сбросив с себя ту наковальню, что сдавила грудь. Запахи эти были насыщенными, яркими, пахло цветами, которые уже попрятались и закрылись, пахло Землей. Прелый запах Родной Земли. А потом этого запаха не стало – налетел лёгкий ветерок, развеял все запахи, освежил воздух и я немного забылся и успокоился - брат погиб в бою, брат отмщён – значит быть ему теперь в Перуновой дружине. Волосы мои легко трепал ночной ветерок и хотелось пришпорить Ворона, нестись по полю, навстречу ветру….
                С гиканьем и свистом лихо проскакали вперёд ушкуйники – эти лихие молодцы очень помогли нам в бою. Теперь вот веселятся да радуются – у каждого по две три лошади, нагруженные различным тряпьём, да доспехами немецкими. А как лихо у них выходит крюками стаскивать рыцарей со своих лошадей! Воспоминания о рыцарях, о боях и походе немного убавили мой пыл – оставался какой-то неприятный осадок. Братишка был мне так дорог. Всю жизнь мы были вместе – благо отец воспитал нас так. И вот теперь в семнадцать лет отроду остался без брата.
                 Из головы колоны вдруг выделился всадник, в свете луны поблескивая кольчугой и металлическими чешуйками на броне. Он съехал с дороги и остановил коня на поляне. Отец. Его  ярко-рыжий скакун Разгул вёл себя так будто и не устал совсем – заржал и всё не мог стоять спокойно. Я чуть слегка пришпорил Ворона и подскакал к батьке.
                - Яромир! – произнёс отец, когда я подъехал к нему вплотную. Мы обнялись крепко, насколько позволял нам это его неугомонный конь.
               - Давай отъедем подальше, потолкуем с тобой, сынок, - в его зелёных, глазах тоже была какая-то пустота. Раньше, не смотря, на возраст в них был какой-то огонёк, а теперь было пусто. Мне самому от этого сделалось не по себе. Он медленно провёл рукой по седеющей бороде: - поехали Яромир.
              Чуть отъехав от дороги, когда не стал слышны голоса и топот копыт идущей колоны, отец замедлился. Тяжело вздохнул и слез с коня, - пройдёмся, - тихо сказал он, и, взяв за поводья,  повёл за собой. Я последовал его примеру и слез с коня. Ворон удовлетворённо фыркнул, да и я тоже устал трястись в седле так, что первые шаги по земле делал немного неуверенно. Взяв ворона за поводья, я стал догонять отца.
                  - Радота уже не с нами,  - сказал как можно уверенней отец, стараясь скрывать эмоции.  Яромир…, - отец приостановился и повернулся ко мне, - я знаю – тяжело. Пусть теперь он живёт в нашей памяти. А спустя века, наши родичи будут вспоминать его и почитать. Ты, Яромир, один остался в Роду. Ты скоро станешь старшим, - после этих слов я остановился.
                  - Нее, бать! Тебе ещё рановато! – подбадривая самого себя, сказал я, - Мы ещё побьем и шведов и немцев с тобой!
                  - Нет  Яра. Я уже старый, и моя смерть здесь, а ты., - отец не успел договорить потому, что я перебил:
                  - Отец, ты чего? – немного испуганно спросил я.
                  - Не перебивай! – строжился батька, - корни наши в Киеве, Яромир. Оттуда деды наши вышли, оттуда прадеды и пращуров множество – все из той земли. Туда тебе дорога, сын. Нет в нас нужды Владимирской земле. Ты вот теперь один остался. Как тонкий волосок, что пращуров от будущих родичей отделяет. Пусти корни так, чтобы было кому нас, потом вспоминать и меня и тебя и Радоту. Живи так, чтобы добром вспоминали. Не пресеки Род.
                  От таких слов мне было не по себе. Казалось, отец и о себе говорит так, как будто и нет его вовсе. Я внимательно слушал и не осмеливался перебивать.
                  - Честь и волю береги. Честь, она в сердце копится, а коли потеряешь – не найдёшь больше её. Дружбу цени, за благо благом отвечай. За зло – тем же. Не прощай зла, не щади погань. Живи как пламя – гори ярко, но искры после себя оставь. Если любишь – люби так, чтоб до смерти. Слову верен будь, - отец говорил с выражением, вёл за собой коня и, изредка поглядывая на звёзды, продолжал наставлять, - за скверну на предков – убей. За скверну на духов обережных, от полевиков  да русалок с лешими и до самого Рода – отомсти как положено. Братскую кровь не пролей. Не убей без повода ни Вятича, ни Кривича, ни Полянина, ни Радимича, ни Древлянина. Нашу традицию береги и предков не предай, - отец, наконец, остановился и вновь обернулся – я шёл чуть позади. Его глаза блестели в лунном свете, смотрели прямо мне в глаза, вселяя какую-то уверенность и надежность. Я молча подошёл к нему и встал рядом. Тишина. Фыркнул буйный Разгул.
                    - Да что ж это? – недоумевая, произнёс я и глянул на отца.
                    - Не что ж это, а запомни все, что я сказал!
                    - Отец, ты меня с детства этому учил, это я знаю, - сказал я, не отрывая взгляда. Мы смотрели друг другу в глаза. Батька громко и глубоко вдохнул. Оглядел всё вокруг.
                    - Радота то как погиб? – это вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.
                      Я было отвлёкся, но услышав вопрос вновь глянул в глаза отца и сказал:
                      - Копьём его сшиб конник. Прямо на скаку слетел, - сказал я и опустил голову. В горле будто ком появился снова.
                       Отец лишь качнул головой.
                       - Я отомстил, бать. Чекан мой в башке того немца так и остался, - твёрдо сказал я. А в голове уже который раз прокручивалась вся битва, будто ночной кошмар. «Почему так? Неужели после каждой сечи так будет?» - думал я.
                       Вновь повисла гнетущая тишина, но я решил её прервать:
                       - Почему твоя смерть здесь?
                       - Потому что. Мамка твоя всё знала. Знала как Радота погибнет, и вишь как, не ошиблась. И мне она тут предрекла смерть.
                       Я лишь потупил взгляд. Столько мыслей теперь вилось в голове.
                      - А я … , - хотел я спросить про свою смерть, но отец резко меня перебил:
                      - Поехали, а то отстали мы с тобой, Ярка! – голос отца теперь был бодрым и уверенным. Он подошёл к седлу и спокойно залез на него. Я слегка свистнул – Ворон гулял чуть поодаль и щипал траву, но услышав, что его зовут сразу подошёл к хозяину. Вскочив в седло, я поскакал за отцом.
                      Больше мы с батькой не разговаривали – вернувшись на дорогу, я занял своё место во главе своего десятка, а отец ехал в голове войска – рядом с князем.  Различные мысли никак не давали мне покоя.
                      «Отец говорил так, как  будто и нет его больше» - вилась одна мысль, « В Киев?» - другая, « Что дальше?» - спрашивала третья.
                      Так в раздумьях я и проводил дорогу. Уже окончательно стемнело, и легкий прохладный ветерок сделался холодным и усилился.  Шумели густые кроны деревьев, дорога теперь виляла вдоль леса, и только яркая луна, идущая на убыль, освещала путь. Вдали мелькнули огни, а вскоре перед усталым войском появился небольшая крепость, которая была обнесена хиленьким невысоким частоколом. За стенами послышались громкие голоса, замелькали на сторожевых башенках факелы. Новгородцы что-то буйно начали обсуждать и даже спорить, но в итоге, всё их войско свернуло с дороги в крепость и направилось дальше – видимо очень хотелось домой. Из княжьего окружения поскакал в их сторону дружинник и, перекинувшись короткими репликами с новгородцами, промчался мимо меня вперёд – к князю. Ворота со скрипом распахнулись, и головная часть колоны уже вошла в крепость. Ехал я во главе десятка младшей дружины – княжий боярин Скуба назначил меня десятником после сечи под Юрьевом.  Я уже было въехал внутрь крепости, как вдруг мне навстречу выехал дружинник Василько – крещёный половец, а следом за ним поехал отец. Они рысью промчались мимо меня и припустили куда-то в лесок. Отец меня не заметил, однако внутри у меня всё замерло, сразу же вспомнились жуткие слова отца и я,  пришпорив своего коня, помчался вслед за ними.
                    Крепость Ям осталась где-то позади, холодный ветер обдувал лицо, Ворон нес меня куда в лес, куда только что пронеслись два дружинника – мой отец и этот половец. Я старался вглядеться во тьму, чтобы увидеть хоть что-то, но напрасно. На душе было мерзко – я с самого начала не доверял этому половцу, хотя и не было повода. Просто звериным чутьём чуял в нём что-то гнилое. Но больше всего сейчас меня волновали слова отца. Я сжал поводья крепче и пришпорил коня – злоба овладевала мной.
                   После того как я въехал в лес, пришлось сбавить темп, чтобы ненароком не зацепить какой-нибудь сук и не слететь с коня. Да и Ворон стал идти аккуратней – то и дело спотыкаясь о коряги – леса здесь густые.  Глаза уже привыкли к темноте, однако увидеть что-нибудь я не мог. Пришлось остановиться и, замерев на мгновение, прислушаться. Где-то треснул сучок, в ночи пробежал чуть поодаль какой-то небольшой зверёк – его частые шаги я слышал отчётливо. Кое-где лунный свет просачивался сквозь густую листву спящих деревьев, образуя яркие пятна на лесном ковре из листьев. Да с опушки мелькал средь толстых древесных стволов лунный свет.
                    Лес тихо шумел листвой, и ничего особенного не было слышно. Всё моё тело было напряженно, я даже привстал с коня, и, казалось, всем своим телом хотел услышать хоть какой-нибудь звук. Но никаких звуков не последовало. Ещё немного послушав, я поехал дальше и вдруг услышал приближающийся топот копыт – он доносился откуда-то с опушки. Я замер и стал вглядываться в сторону, откуда доносился звук. Было плохо видно, но вот сверкнули доспехи в лунном свете, где-то между деревьев.  Я почему то сразу понял, что это промчался половец. Тревога в моём сердце усилилась, и я, пришпорив коня, помчался туда, откуда ехал Василько. Ехать пришлось недолго – скоро я заметил среди деревьев ярко-бурого отцовского коня – Разгула и направился к нему. Сердце замерло.
                       Конь смиренно стоял у тела моего отца. Фыркал, мотал головой, нервничал. Я на ходу соскочил с коня и бросился к отцу.
                       - О..О..Отец, - я присел на колени рядом с телом отца и начал его легонько трясти, - Отец! Я пощупал родник жизни – кровь больше не пульсировала в нём.
                       - Отец…, - где в глубине души я всё понимал, но никак не желал мириться с этим… - Отец…– совсем безнадёжно проговорил я. Кулаки мои сжались от боли. Я обнял отца, прижал к себе.  Сожмурил крепко глаза – «нельзя..нельзя показывать свою слабость..никому, никогда…так учил батька» - думал я, но слезу всё таки выбило. Я знал… и отец знал… но я это так не оставлю…
                        - Батька…Батька…. – безнадёжно повторял я. Почувствовал как рука испачкалась чем то тёплым,  посмотрел – кровь. В сердце поселился какой-то холод. Горечь…горечь потери постепенно уходила, потому что на её место приходила ярость. Дикая, страшная. Я поднялся с колен и теперь заметил, что меч отца не вынут из ножен.
                         - В спину! – мысль скользнула так, будто тонкий кинжал пронзил моё сердце холодным лезвием. В глазах потемнело – сжал до боли кулаки и что было мочи, взревел на весь лес! С каждым мгновением крика силы покидали меня и, наконец, закончив кричать, я вновь опустился на колени. В сердце теперь поселилась какая-то пустота, как будто что-то умерло во мне. Умерло – здесь я остался один. Пустота соседствовала в моём сердце с жаждой отмщения.
                          - Отомстить! Отмстить! Изрублю паскуду! На мелкие части! - кулаки вновь сжались,  и я, ещё раз глянул на отца. Глаза его были закрыты, губы сжаты. На лице не видно было никаких эмоций – будто удар не был внезапным. Нет, не удар был не внезапным – смерть. Он знал, что она здесь. Я присел рядом взял его ладонь в руку и прикрыл второй рукой – уже не тёплая. Прислонился легонько к его лбу своим. Потом приподнялся, поднял его тело, и бережно положил его в седло. Погладил по морде Разгула, тот фыркнул и посмотрел на меня. Казалось, будто в его глазах были слёзы. Взобравшись в седло Ворона, я взял уздечку отцова скакуна и повёл за собой.

                          В Яме уже вовсю гуляли. И слышно это было даже за стенами – если это можно было назвать стенами. Дружина Святослава устала в этом походе и понесла существенные потери и теперь заслуженно отдыхала.
                           - Отворяй ворота! – дерзко сказал я, подъехав к воротам.
                           - Ишь ты, кто такой? – послышался старческий голос по ту сторону ворот.
                           Сверху, с маленькой деревянной башенки кто-то высунулся и тут же я услышал:
                            - Открывай,  Иван Сдемилыч, это Святославов вой.
                           Ворота со скрипом отворились, и я въехал внутрь крепости.
                           Ям был небольшой деревянной крепостицей, в ней было около полутора десятков дворов, воеводин дом и что-то вроде дружинной избы, откуда сейчас доносились громкие крики и смех. Там же рядом суетились отроки – жарили кабанчика возле избы, да носили бочонки с медовухой. Некоторые прохлаждались у костерка, разведённого прямо во дворе. Больше никого на улице видно и не было.
                            - Хоспади иисусе, - перекрестился старик, открывший ворота, когда увидел тело отца, - неужто тати в лесу? – спросил мне вслед, однако я ничего не ответил – в мыслях я уже видел, как я пронзаю эту половецкую мразь мечём, а он смотрит мне в глаза. Преодолев легким шагом  небольшое расстояние до дружинной избы, я слез с коня, привязав поводья к столбику, и медленным шагом подошёл к Разгулу,  взяв отца на руки. Его лицо теперь было бледным, казалось, даже отсвечивало синими красками на лунном свете. Руки, вовсе казались ледяными.  Тяжелыми шагами я дошёл до крыльца избы и дорогу мне перегородил отрок.
                             - Ну чего пялишься! – зло сказал я отроку, стоявшему на моём пути, - пропускай!
                            - Князь не велел младших пускать… - немного замявшись, ответил мне Распута. Я узнал его, потому что он тоже был из Владимира.
                            - Ты что слепой! – завёлся я, - отойди! – я так гаркнул, что Распута даже испугался и чуть отшатнулся в сторону. Я оттолкнул его плечом и стал подниматься по ступеням. Глаза мне застилала какая-то пелена, казалось, будто глаза налились кровью от злости. Распута, немного постояв у крыльца, засеменил по ступеням за мной и тихо запричитал:
                            - Князь не велел…
                            - Да чтоб тебя!!! – обернулся я на мгновение и зло глянул ему в глаза. Отрок так и остался стоять на месте. Переложив отца на плечо, я дёрнул тяжёлую дубовую дверь и, снова положив себе на руки тело, втиснулся в дверной проём.
                            Как только я вошёл в нос сразу ударил запах хмеля и громкие, невнятные звуки, хохот, даже чья-то брань – всё обрушилось на меня в раз. Сразу же я встретился взглядом с князем, который восседал в дальнем углу избы и держал чарку с пивом. Постепенно  вся изба замолкла и теперь все старшие, заметив суровый взгляд князя, обернулись, и смотрела на меня. Я даже не успел заговорить, как уже послышались чьи-то возгласы:
                              - Господи! – перекрестился княжий муж восседавший рядом, - Твердислав…
                            - Убили… - произнёс другой.                         
                           - Твердислав! – вскочил дружинник Богдан, глядя на моего отца. Богдан был его другом, да и со мной у него были хорошие отношения.
                           - Твердислав! – вторил ему седой Белояр. Постепенно к телу отца подходили дружинники, и, склонившись над ним, что-то шептали.
                            - Василько убил моего отца! – гневно заявил я и был настолько зол, что даже не подумал почтить князя поклоном.
                            - Хм… - задумался князь.  В избе все затихли, стали переглядываться и искать взглядом половца. Я бегло осмотрел всю избу, но не обнаружил эту суку Василько.
                           Дружинный дом вновь загудел, теперь все рьяно начали высказывать своё мнение и сожалеть об отце.
                            После недолгой заминки князь сказал мне:
                            - А с чего ты взял, Яромир Твердиславич, что отца твоего Василько убил?
                           - Я видел! Я следил за ним! Князь, Василько ударил отца в спину! – едва сдерживая гнев, проговорил я. Князь пристально смотрел мне в глаза.
                           - А кто подтвердить слова твои может? – спросил Святослав.
                           - Да он его в спину ударил, князь! В спину! Отец даже из ножен меч не успел достать! – я был очень зол, голос мой срывался.
                            Князь Святослав подошёл к телу отца, присел и аккуратно перевернул его на живот. Увидев большую кровавую рану, князь вновь повернул отца на спину, и, похлопав его по руке, поднялся.
                            - Ударили и впрямь в спину, - заключил князь, - Эх…Твердислав Кудеярыч, жалко, что покинул нас. Подло убили…подло. Князь вновь повернулся ко мне:
                           - Ну, так почему ты уверен, что это Василько? – спросил Святослав Всеволодович у меня и теперь бросил взгляд на отрока Распуту, стоявшего в дверях, - А тебе занятие – найти Василько, и всем младшим передай. Найдёте, посадите под замок, завтра судить будем.
                           - Так ты думаешь это был Василько? – князь вновь обратился ко мне.
                            Мысли бегали одна за другой, я-то знал, что отца убил  Василько, но князю нужны были доказательства.
                           - Фёдор, который Гордеев сын! – вдруг вспомнил я, что тот ехал рядом со мной, когда из ворот направились в сторону леса мои отец и половец. Я когда увидел, что они поскакали, сразу бросился за ними…. Я чувствовал. Ещё видел как половец уходил с того места где он убил моего отца.
                            - А Василёк хвастался мне своим мечом, княже, - заговорил Фёдор Никифорович – боярин, - меч он свой у литовца сторговал, и хвастался мол, что им не только рубить можно, но и колоть. А рана-то у Твердислава именно такая…
                            Белояр и Богдан смотрели на меня, будто хотели уловить каждую мою мысль и испытать тоже, что испытываю я. На них я всегда мог рассчитывать, так как они были старыми друзьями с отцом, да к тому же они тоже были язычниками.
                             В избе повисла тишина. Тёпло постепенно выветрилось через открытую дверь и внутри стало прохладно. Кто сидел, кто стоял, однако все были в раздумьях.
                             - Верю тебе, Яромир, - сказал Никита Иванович – один из самых почтенных бояр среди дружинников. И тебе княже я говорил, что подловатый он, Василько этот. К тому ж ещё басурманин. Да ещё и богов своих предал. Подлый он. Запросто мог, - голос боярина был немного приглушённым и уверенным.
                             - Верю тебе и я, - подошёл ко мне широкоплечий Буеслав.
                             - Верю, - слышалось из разных сторон, всё больше дружинников поддерживали меня.
                             Святослав Всеволодович, стоявший до этого ко мне спиной и находящийся в раздумьях, обернулся ко мне и спросил, чего хочу я за смерть отца.
                             - Смерти его хочу, князь! Суд Богов хочу! – зло проговорил я.
                             - Богов?! – удивлённо переспросил князь, глаза его загорелись любопытством.
                            - Богов! – подтвердил я. И я, и отец мой – мы Рода сыны, но господа.
                           Князь свёл брови, но едва он хотел что-то возразить на мои слова, я ему ответил:
                           - Ни я, ни отец мой от тебя не таили это, княже.
                           И вновь дружинная изба затихла. Одобрительно кивнули мне Богдан с Белояром, что стояли ближе всех ко мне.
                           - Ладно, - произнёс после долгого затишья князь, - завтра будет видно. Прощаться с отцом по вашему обряду будешь?
                            Я утвердительно кивнул.
                            - Тризну завтра справим, - сказал Богдан.
                            - Завтра, - подтвердил седовласый Белояр.
                            Святослав оглядел моих новых товарищей, и махнул рукой, - Мы с Твердиславом на дворе попрощаемся. И судить будем завтра.

Приде Князь ВсеволодЪ  вЪ НовгородЪ и владыка, и вси мужи одарени безЪ числа, и ради быша Новгордци, и бысть мирЪ. Того же лЬт: Гюрги князь присла брата своего Святослава – НовогордчемЪ  вЪ помощь, идоша Новгордци сЪ СвятославомЪ кЪ Кеси, и придоша Литва вЪ помощь же, и много воеваша, нЪ города не взяша.
                                                                  Новгородская летопись. Лето 6730.


                       Новгородская дружина  возвращалась с похода. Двенадцатитысячное войско истощилось после многочисленных столкновений с рыцарями-меченосцами, пытаясь захватить замок Венден. А кровавое сражение у Венденского замка не оставило надежды, на дальнейший успех. Колона войск растянулась почти на версту – шли спокойно, не торопясь и не ожидая нападений –  орден ещё не оправился от частых и изматывающих ударов Новгородцев. После переправы через речку Нарову войско стало ещё меньше – вся литва пошла во Псков – через Новгородские земли было идти всё таки спокойней.
                        Вечернее солнце клонило за горизонт. Вернее оно тонуло в кронах деревьев, раскинувшихся густым лесом по левую руку от нас. Небо на западе всё было залито багровыми красками, которые насыщались ближе к светилу и совсем блекли, где то над нашими головами, уступая уже тёмно-синему небосводу. Уже видна была луна – бледная, она ещё скрывалась от последних лучей солнца, лишь немного показав бочок. Звезд не было вовсе.
                         Колона гремела бронёй, кольчугами, доспехами. Слышны были чьи-то  безмятежные разговоры, топот копыт. Чуть впереди, в голове колоны, где ехал молодой князь Святослав, было слышно, как басят бояре, да старшая дружина, то и дело заходится в зычном смехе. Дорога нынче сухая – с середины травня дождь не проходил. Поэтому пешие, что шли позади верховых захлёбывались в дорожной пыли.  Тяжело и устало фыркал подо мной конь:
                       - Устал, Ворон! - Я заботливо похлопал своего коня по шее, - Ничего, Ворон, скоро уже дом – отдохнёшь, ещё надоест! – Конь одобрительно фыркнул и даже, казалось, немного прибавил ходу, хотя торопиться было и некуда. Дорога вилась вдоль леса, то углубляясь в него, то оставляя по левому боку. Справа растелилась широкая, поляна, усыпанная полевыми цветами. Жаркое нынче лето, тёплое, раз цветы так рано к Солнышку потянулись. Вокруг была красота, но мне было не до того. Было душно, несмотря на поздний час, душно и тяжело. Как будто на грудь наковальню поставили.
                      - Вот и солнышко нас услышало, спряталось за деревьями, чтоб нас зноем не мучить, - думал я, - Нынче весь травень месяц  такой знойный был, да ещё и в сердце не угас огонь той битвы… - я ехал, опустив голову. Никакая усталость не могла заглушить боль в сердце – я потерял в той битве родного брата. Лишь лучи заходящего Солнца грели душу. Вокруг, казалось, была пустота, но неяркие, красные лучики светила играли со мной, то прячась в густых кронах леса, то проглядывали, чтобы подмигнуть и опять укрыться в зелёной чащобе. Вскоре Ярило покинул меня и сразу наступила сумеречная прохлада.  Казалось, всё затаилось в ожидании наступления темноты. И в этой тиши стрекотали кузнецы – так громко и настырно, что если особо не прислушиваться, то топот копыт вовсе замолкал, тонул в гулком стрекотании.
                - Дома… - подумал я, хоть сам я был из Владимира, но все же это были родные поля и леса, а не ливонские просторы, от которых тянуло какой то смертной тоской и  гнётом. Я расправил спину и, глубоко вдохнув, почувствовал запах летних трав. Почувствовал только теперь, будто сбросив с себя ту наковальню, что сдавила грудь. Запахи эти были насыщенными, яркими, пахло цветами, которые уже попрятались и закрылись, пахло Землей. Прелый запах Родной Земли. А потом этого запаха не стало – налетел лёгкий ветерок, развеял все запахи, освежил воздух и я немного забылся и успокоился - брат погиб в бою – значит быть ему теперь в перуновой дружине. Волосы мои легко трепал ночной ветерок и хотелось пришпорить Ворона, нестись по полю, навстречу ветру….
                С гиканьем и свистом лихо проскакали вперёд ушкуйники – эти лихие молодцы очень помогли нам в бою. Теперь вот веселятся да радуются – у каждого по две три лошади, нагруженные различным тряпьём, да доспехами немецкими. А как лихо у них выходит крюками стаскивать рыцарей со своих лошадей! Воспоминания о рыцарях, о боях и походе немного убавили мой пыл – оставался какой-то неприятный осадок. Братишка был мне так дорог. Всю жизнь мы были вместе – благо отец воспитал нас так. И вот теперь в семнадцать лет отроду остался без брата.
                 Так в раздумьях я и проводил дорогу. Когда окончательно стемнело, легкий прохладный ветерок сделался холодным и усилился.  Шумели густые кроны деревьев, дорога теперь виляла вдоль леса, и только яркая луна, идущая на убыль, освещала путь. В дали мелькнули огни, а вскоре перед усталым войском появился небольшая крепость, которая была обнесена хиленьким невысоким частоколом. Ворота со скрипом распахнулись, и головная часть колоны уже вошла в крепость. Я ехал во главе младшей дружины – княжий боярин Скуба назначил меня десятником дружины. Уже въезжая в ворота, мне навстречу выехал дружинник Василько – крещёный половец-дружинник Святослава, а следом за ним поехал отец. Они рысью промчались мимо меня и припустили куда то в лесок. Отец меня не заметил, однако я почувствовал что-то не ладное и помчал за ними.
                    Крепость Ям осталась где-то позади, холодный ветер обдувал лицо, Ворон нес меня куда в лес, куда только что пронеслись два дружинника – мой отец и этот половец. На душе было как-то не спокойно – я с самого начала не доверял этому половцу, хотя и не было повода. Просто звериным чутьём чуял в нём что то гнилое. Я сжал поводья крепче и пришпорил коня – злоба овладевала мной.
                   После того как я въехал в лес, пришлось сбавить темп, чтобы ненароком не зацепить какой нибудь сук и не слететь с коня. Глаза уже привыкли ко тьме, однако увидеть что нибудь я не мог. Пришлось остановиться и, замерев на мгновение, прислушаться.
                    Лес тихо шумел листвой, и ничего особенного не было слышно. Всё моё тело было напряженно, я даже привстал с коня, и, казалось, всем своим телом хотел услышать хоть какой-нибудь звук. Но никаких звуков не последовало.
                    - Чую…чую что-то не то, - думал я. Ещё немного послушав, я поехал дальше и вдруг услышал приближающийся топот копыт – он доносился откуда-то с опушки. Я замер и стал вглядываться в сторону откуда доносился звук. Было плохо видно, но вот сверкнули доспехи в лунном свете, где-то между деревьев.  Я почему то сразу понял, что это промчался половец. Тревога в моём сердце усилилась, и я, пришпорив коня, помчался туда, откуда ехал Василько. Ехать пришлось недолго – скоро я заметил среди деревьев ярко-бурого отцовского коня – Разгула и направился к нему.
                       Конь смиренно стоял у тела моего отца. Фыркал, мотал головой, нервничал. Я на ходу соскочил с коня и бросился к отцу.
                       - О..О..Отец, - я присел на колени рядом с телом отца и начал его легонько трясти, - Отец! Я пощупал родник жизни – кровь больше не пульсировала в нём.
                       - Отец…, - где в глубине души я всё понимал, но никак не желал мириться с этим… - Отец…– совсем безнадёжно проговорил я. Кулаки мои сжались от боли. Я обнял отца, прижал к себе.  Сожмурил крепко глаза – «нельзя..нельзя показывать свою слабость..никому…так учил батька» - думал я, но слезу всё таки выбило.
                        - Батька…Батька…. – безнадёжно повторял я. Почувствовал как рука испачкалась чем то тёплым,  посмотрел – кровь. В сердце поселился какой-то холод. Горечь…горечь потери постепенно уходила, потому что на её место приходила ярость. Дикая, страшная. Я поднялся с колен и теперь заметил, что меч отца не вынут из ножен.
                         - В спину! – мысль скользнула так, будто тонкий кинжал пронзил моё сердце холодным лезвием. В глазах потемнело – сжал до боли кулаки и что было мочи, взревел на весь лес! С каждым мгновением крика силы покидали меня и, наконец закончив кричать я вновь опустился на колени. В сердце теперь поселилась какая то пустота, как будто что-то умерло во мне. Умерло. Но это пустота соседствовала в моём сердце с жаждой отмщения.
                          - Отомстить! Отмстить! Изрублю паскуду! На мелкие части! - кулаки вновь сжались,  и я, ещё раз глянув на отца, поднял его тело, и бережно положил его в седло. Взобравшись в седло Ворона я взял уздечку отцова скакуна и повёл за собой.

                          В Яме уже во всю гуляли. Дружина Святослава устала в этом походе и понесла существенные потери. Новгородское войско не стало останавливаться в крепости – они двинулись прямиком в Новгород.
                           - Отворяй ворота! – дерзко сказал я.
                           - Ишь ты, кто такой? – послышался старческий голос по ту сторону ворот.
                           Сверху, с маленькой деревянной башенки кто-то высунулся и тут же я услышал :
                            - Открывай,  Иван Сдемилыч, это Святославов вой.
                           Ворота со скрипом отворились, и я въехал внутрь крепости.
                           Ям был небольшой деревянной крепостицей, в ней было около полутора десятков дворов, воеводин дом и что-то вроде дружинной избы, откуда сейчас доносились громкие крики и смех . Там же рядом суетились отроки – жарили кабанчика, да носили бочонки с медовухой. Больше никого на улице видно и не было.
                            - Хоспади иисусе, - перекрестился старик, открывший ворота, когда увидел тело отца, - неужто тати в лесу? – спросил мне вслед, однако я ничего не ответил – в мыслях я уже видел, как я пронзаю эту половецкую мразь мечём, а он смотрит мне в глаза. Преодолев небольшое расстояние до дружинной избы, я слез с коня, медленным шагом подошёл к Разгулу, и взял отца на руки. Его лицо теперь было бледным, казалось, даже отсвечивало синими красками на лунном свете. Он был тяжёлый – тело его обмякло, да ещё отец мой был облачён в полный доспех, весивший побольше пуда.
                             - Ну чего пялишься! – зло сказал я отроку, стоявшему у двери в избу, - открывай!
                            - Князь не велел младших пускать… - немного замявшись, ответил мне Распута. Я узнал его, потому что он тоже был из Владимира.
                            - Ты что слепой! – завёлся я, - отворяй дверь!
                            Распута замялся – вроде и пускать не велено, а тут вон какое дело – Яромирова отца убили.
                            Как только я вошёл в нос сразу ударил запах хмеля и громкие, невнятные звуки, хохот, даже чья-то брань – всё обрушилось на меня в раз. Я внёс отца боком, потому что узкий проём не позволял нормально войти, и тут же встретился взглядом с князем. Святослав Всеволодович восседал во главе одного из столов, когда увидел меня. Постепенно  вся изба замолкла и теперь вся старшая дружина смотрела на меня.
                            - Василько убил моего отца! – гневно заявил я. Я был настолько зол, что даже не подумал почтить князя поклоном.
                            - Хм… - задумался князь. Веселья как не бывало.
                           - Твердислав! – вскочил дружинник Богдан, глядя на моего отца. Богдан был другом моего отца, да и со мной у него были хорошие отношения.
                           - Твердислав! – вторил ему седой Белояр. Постепенно к телу отца подходили дружинники, и, склонившись над ним, что-то шептали. Я же искал глазами среди избы этого сучёнка Василько.
                           Дружинный дом вновь загудел, теперь все рьяно начали высказывать своё мнение и сожалеть об отце.
                            После недолгой заминки князь сказал мне:
                            - А с чего ты взял, Яромир Твердиславич, что отца твоего Василько убил?
                           - Я видел! Я следил за ним! Князь, Василько ударил отца в спину! – едва сдерживая гнев, проговорил я. Князь пристально смотрел мне в глаза.
                           - А кто подтвердить слова твои может? – спросил Святослав.
                            Мысли бегали одна за другой, я-то знал, что это сделал Василько, но князю нужны были доказательства.
                           - Фёдор, который Гордеев сын! – вдруг вспомнил я, что тот ехал рядом со мной, когда из ворот направились в сторону леса мои отец и половец.
                            Белояр и Богдан смотрели на меня, будто хотели уловить каждую мою мысль и испытать тоже, что испытываю я. На них я всегда мог рассчитывать, так как они были старыми друзьями с отцом, да к тому же они тоже были язычниками.
                            - Выйдем на двор, будем судить по правде Русской, – заявил князь и добавил, - Вышегор, Иван, Степан Иваныч, нужно найти Василько. Младших тоже озадачьте. Вся дружина зашумела и стала потихоньку выходить во двор. Вскоре в избе остался только я, да Богдан с Белояром.
                            - Виру двойную взгреют с поганого… да и только, - произнёс Белояр, с тоскою глядя на отца.
                             Богдан положил руку мне на плечо.
                             - Не нужно мне золото его…. Хочу суд Богов! – сказал я.
                             - Князь воспретит, - возразил Богдан.
                             - А мне всё равно, - безразлично произнёс я,- не будет суда – просто заколю,башку снесу мразоте… - он в спину его ударил! В спину! – я вновь начал злиться.
                             - Яромир… деды видят, Боги видят – они помогут, - поддержал Белояр.
                             - У князя своя правда, а у нас своя! – поддержал меня Богдан, - виру пускай заплатит, а потом на суд Богов его вызвать.
                              Я оставил  отца в избе и вместе с Белояром и Богданом вышел на двор.
                              На дворе собралось много народу, но в основном это были бояре, мужи князя и старшие дружинники. Младшие собрались чуть поодаль и наблюдали за происходящим. Спустившись с высокого крыльца, я сразу же заметил Василько, он был со связанными руками, рядом с ним стоял Вышегор и Иван.
                               Ярость обуяла меня, и я, выхватив меч, бросился на половца. Я не видел никого кроме него, а тот стоял с непонятным выражением лица, толи насмехаясь, толи испуганно глядел на меня. Я бы пронзил половца насквозь, если б меня не остановили Богдан да Белояр.
                                Князь тем временем вышел на крыльцо, и оттуда взирал на происходящее.
                               - Умерь свой пыл, Яромир Твердиславич, - сказал Святослав, - не гоже бросаться, надо по правде судить.
                              - Князь! – я смотрел прямо в глаза Святославу Всеволодвичу, - а по правде ли убивать со спины?! – завёлся я, - это по правде?! Князь, мне не нужно его головничество! Я хочу его смерти!
                              Дружинники вновь загудели и начали спорить между собой. Князь ждал, пока кто-нибудь выскажется.
                             - По правде восемьдесят гривен должен уплатить, и Яромиру двадцать! – крикнул кто-то из воев.
                              Собравшиеся во дворе загудели ещё сильнее. Я стоял ближе всех к крыльцу, посередине полукруга, который образовали дружинники. Со мной рядом были Богдан и седой Белояр. Половца же держали чуть поодаль.
                              - Врёт паря! – вдруг подал голос Василько, - не было там меня! Врёт он, князь!
                              Услышав эти слова, я готов был разорвать половца голыми руками.
                              Князь сурово глянул на половца:
                              - А не ты ли врёшь? – бросил ему князь.
                              Василько на мгновение опустил голову, потом начал говорить:
                             - Я говорю вам, что мы поехали с Твердиславом в лес, но я его не убивал! – проговорил половец. В его речи едва ли заметно присутствовал степной акцент, да и во внешности его выдавали разве что немного косые глаза и скулы на щеках.
                             - Фёдора позвать, пускай подтвердит! – сказал рослый дружинник.
                               Князь оглядел собравшихся и продолжил:
                              - Фёдора не надо. Василько не отрёкся от того, что пошёл за Твердиславом. А вот убивал или нет, это ты доказать не можешь, так, Яромир?
                               - Не могу, - подтвердил я, - но я знаю, что это сделал он!
                              - Пускай суд Божий будет! – вдруг пробасил Богдан.
                              - Я согласен, князь! – пробурчал Василько.
                              Дружинники одобрительно начали кивать и спорить с несогласными, кои сейчас были в меньшинстве.
                             - Скоры вы на управу, - протяжно сказал князь, и, бросив свой взор на половца, сказал, - Зачем в лес ездили?
                               Василько вновь опустил голову на мгновение и выдал:
                               - Князь, Твердислав на господа хулил! – быстро сказал половец, - вот и повздорили! Но не убивал я Твердислава!
                               Во дворе ненадолго повисла тишина.
                                - И вообще не знаешь ты разве, что поган держишь у себя в дружине?! – с поддельным гневом произнёс Василько.
                                 Я буквально зверел, казалось, будто тёмная пелена застилает глаза. Если бы Богдан с Белояром крепко меня не держали, я бы уже наверняка порубил эту сволочь на куски.
                                 Князь был смущён, но едва ли показывал это. А вот разозлить князя половец сумел:
                               - Это не твоё дело, Василько! – гневно заявил князь, - кого мне в дружине держать, а кого не держать! А тебе вот не долго со мной ходить осталось, паря!
                               - Князь! Суд Богов хочу! – прокричал я, задыхаясь от ярости.
                               - Не бывать тому! - нахмурившись, сказал князь, - по правде судим. Василько, виру уплатишь в восемьдесят гривен и Яромиру двадцать пять. Таково моё слово., - князь было не ушёл с крыльца в дом, но вдруг обернулся и спросил у меня, - язычник?
                              - Язычник, князь! – сказал я, - Князь, не обессудь, но мне его золото не нужно, ни грамма.  Пока не зарублю его – не будет мне чести!
                              Святослав Всеволодович последний раз глянул меня, хмыкнул и скрылся в избе.
                              Половца развязали и тот с довольной рожей направился куда то прочь.
                              - Я убью его, - хладнокровно сказал я и тоже отправился прочь. Шумная толпа разошлась.