ИСТОРИЯ ЛАНДСКНЕХТА

1.

Я родился и вырос в бедной деревеньке близ Кёльна. Когда мне исполнилось 16, нашу деревню разграбили и сожгли дезертиры-мародёры, которых тогда много шаталось по стране. Что сталось с моими близкими мне неизвестно, так как я в тот день был на пастбище со скотом. Заметив издали, что деревня горит, я сразу бросил коров и побежал дальше и дальше, зная, что ничего хорошего в моей деревне меня не больше ждёт. Мне часто приходилось слышать о том, как поступают с простыми людьми мародёры, повстанцы, бунтующие крестьяне или наёмники чужих, да и иногда своих армий. А поступают они с ними так, как им дьявол подскажет. Редко кто попадает к ним в руки и остаётся живым и здоровым.
Я переночевал в лесу, а утром побрёл по дороге в Кёльн, чтобы попытаться там как-нибудь устроить свою жизнь. Не успел я пройти нескольких часов по дороге, как на меня напали разбойники, внезапно выскочившие из лесу. У меня с собой был только кусок каравая, который они тут же отняли. Они также забрали мою рубаху. Штаны мне, правда, оставили. Следующей ночью я от них сбежал. Впрочем, они не сильно-то меня охраняли.
Я побрёл дальше по дороге в Кёльн. Но меня так мучил голод, что я еле-еле передвигал ноги. Я часто останавливался, чтобы попытаться поймать птицу, рыбу, или хотя бы лягушку, я собирал грибы и ягоды в лесу. Настроение моё было хуже некуда.
Это моё настроение не улучшилось, когда на следующий день, уже ввиду города, на меня вновь напали бандиты, уже другие, видимо, из городских бродяг или тех, кого выгнали из города, или тех, кто сам сбежал оттуда после какого-нибудь «дельца». Этим взять с меня было уж ровным счётом нечего, поэтому они меня просто побили, отчего последнее моё достояние – штаны пришли в полную негодность. Ближайшей ночью я сбежал и от них и в следующий полдень был в Кёльне.
Там я стал слоняться по улицам в поисках какого-нибудь заработка, или хотя бы пищи, ибо не ел я уже несколько дней почти ничего. В замок Господина города я идти побоялся, да меня бы и не впустили, совсем почти голого и грязного. Я постарался расспросить жителей о том, как здесь можно заработать. Жители брезгливо меня рассматривали и отправляли к Гильдмейстеру Кёльна. Его я тоже боялся, но терять мне было уже нечего, а он находился тут же, на торговой площади, и охраны при нём не было.
Я поведал этому доброму господину свои напасти, на что он предложил мне работу – перегнать небольшое стадо в соседний городок. Как я говорил, терять мне было нечего, и я согласился. Я погнал стадо, но не успел протопать с хворостиной и нескольких часов, как на меня вновь напали бандиты. Ну что за напасть! Это были те же бандиты, которые грабили меня вчера. В этот раз они очень обрадовались нашей встрече, так как я был не пуст. Они отняли у меня коров, принадлежащих городу, и вновь с видимым удовольствием избили. Ночью я от них снова сбежал, да и не охраняли меня всерьёз.
Идти обратно в Кёльн теперь мне не было никакого смысла – там меня ждал гнев Гильдмейстера и возможно, расправа. Теперь я брёл уж совсем, куда глаза глядят. Из одежды на мне были жалкие обрывки штанов, а желудок мой был пуст и издавал всё время какие-то жуткие звуки, похожие на рёв диких зверей.

Наутро я заметил впереди какой-то лагерь. Я осторожно приблизился и увидел, что это лагерь наёмников. Я решил идти к ним и просить чего-нибудь поесть. В лагере было очень шумно и даже весело. Ландскнехты – эти бравые и отчаянные весельчаки – с утра уже орали свои непристойные песни, играли в распутные игры и много пили. Лишь некоторые, как я потом узнал, новобранцы, занимались военными упражнениями. В лагере было множество женщин, которые ухаживали за ландскнехтами, вели их нехитрое хозяйство и всячески их ублажали. От этих ублажений, видимо, происходили многочисленные дети, которые также наполняли этот военный лагерь, больше похожий на вертеп.
Я шёл по лагерю, но на меня никто не обращал никакого внимания. Я так увлёкся рассматриванием лагеря и его шумных обитателей, о которых столько раньше всякого слышал, что про свои горести совсем позабыл. Но тут я случайно запнулся об одного рослого бородатого дядьку, лежавшего у палатки рядом с дорогой. Он схватил меня за волосы и стал трясти,  я стал громко орать и реветь. На шум подошёл ещё более здоровый и бородатый ландскнехт в ярком, разноцветном костюме с многочисленными разрезами и вырезами и красивом алом бархатном берете с огромными пёстрыми перьями. Он спросил меня кто я и чем прогневил достойного мужа. Я сначала просто ревел и пускал по лицу обильные сопли, но потом собрался с силами и поведал ему, кто я таков и зачем здесь.
Они все громко смеялись над историей моих бедствий. Говоря «они все» - я имею в виду двух бородатых дядек, а также тех, кто проходил в это время мимо и остановился послушать мои рассказы о дорожных приключениях. Под конец этот большой человек (который оказался младшим офицером этого отряда) позвал какую-то женщину, сказав ей, чтобы она меня хорошо накормила. Наконец я поел от души. Меня вдоволь накормили свежим хлебом и отварной свининой с тушёной квашеной капустой. Очень вкусная еда! Запивал я это роскошное кушанье кружкой свежего прохладного пенного пива. Мои горести улетучивались также быстро, как я переставал ощущать в своём животе голод. Я спросил добрую женщину, как мне остаться в этом замечательном лагере с этими замечательными людьми? Она мне отвечала, что я могу пойти и попроситься взять меня новобранцем и попробовать стать храбрым ландскнехтом – принять судьбу, о которой многие только мечтают.
Я пошёл к тому доброму офицеру, он оглядел моё побитое, но вполне крепкое тело, моё не менее побитое, зарёванное, но совсем не трусливое лицо и согласился принять на службу. Так я стал славным доблестным ландскнехтом. Я произнёс присягу, в смысл которой я сильно не вникал, а лучше сказать не вникал вообще. Я думал о другом. Мне обещали жалование – настоящие большие деньги – по 4 гульдена в месяц. Мне выдали сразу 12 гульденов, сказав, что это моя оплата за три месяца вперёд, и чтобы я приобрёл себе на них приличный ландскнехту костюм, пику и кинжал (который в шутку называли «кошкодёр»). Также мне сказали, что ландскнехт должен иметь как минимум одну женщину для ведения своего хозяйства. У большинства ландскнехтов было несколько женщин. Одни им стирали и готовили, другие их всячески развлекали и ублажали. Меня познакомили с одной немолодой, но достаточно жизнерадостной и крепкой женщиной, у которой недавно убили её хозяина. Она взялась вести моё скромное пока хозяйство, которое сама же очень шустро и организовала.
Каждый день в компании таких же, как я, желторотиков, я ходил на военные занятия. Нас учили дружно маршировать и выполнять упражнения с пикой. В нас вселяли дух единства и военного братства. Нам говорили, что сила ландскнехтов в их единении и взаимовыручке. Нам рассказывали много примеров того, как простые парни вроде меня и моих друзей выстояли против лучшей конницы мира, и как они убили много знатных рыцарей. Нам говорили, что из таких вот простых сельских парней многие выбились в большие люди и теперь едят за одним столом с самим Императором и даже имеют собственные замки. Я слушал эти истории, открыв рот, и грудь моя переполнялась радостью и гордостью за себя и тех, с кем я решил связать свою жизнь.

Не прошло и нескольких недель, как всех нас собрал на плацу наш капитан и сообщил, что через три дня мы выступаем в поход. Нам было приказано идти на юго-восток от Кёльна в одну деревню. В этой деревне засела крупная шайка бунтарей-крестьян и мародёров, которую мы должны, по возможности, уничтожить или взять в плен, или хотя бы рассеять. Эта деревня находилась очень близко с той, где родился я, и я думал, что это были те же мародёры, что сожгли мою родную деревню. Я очень хотел посмотреть, что стало с моими родными и моим домом, а также я очень желал встретиться с теми, кто причинил мне столько горя. Хотя, если быть полностью честным, я этим бунтовщикам был чем-то даже благодарен. Не сожги они тогда мою деревню, так и пас бы я сельское стадо до конца моих дней. А сейчас, когда я видел своё отражение в медном зеркале (да, у меня теперь было собственное зеркало), я преисполнялся большой гордости.
Мы тихо подошли к назначенной деревне и решили переночевать в лесу, дабы атаковать врага на рассвете. Наша рота, или как её ещё называли, банда, насчитывала почти двести ландскнехтов, вооруженных пиками, алебардами и огромными двуручными мечами – то есть «холодным», как его называют, оружием. Ещё в нашем отряде был отряд солдат с аркебузами – всего человек до тридцати. Среди нас были те, кто носил настоящие доспехи, в основном, это были офицеры, младшие командиры и те, кто сражался в первых рядах. Но подавляющее большинство доспехи не носило. Это было дорого, да и не всегда удобно. Коней в отряде не было.
Мы отправили во враждебное село лазутчиков, которые, вернувшись, сообщили, что деревня полна мятежников, многие их которых хорошо вооружены. Под словами «хорошо вооружены» мы понимали то, что у этих бунтарей есть какое-либо «настоящее» оружие – пика или алебарда, ибо для таких банд обычным вооружением служили крестьянские косы, топоры, вилы, цепы да дубины. Такие отряды крестьян-бунтарей обычно добывали оружие, боеприпасы и доспехи на поле боя. По их внешнему виду всегда можно было сказать, сколько они уже бродят, и кого они уже повстречали на своём распутном поприще.
Незадолго до рассвета капитан построил наши основные силы правильным квадратом, а стрелков выдвинул вперёд шагов на двадцать. Дружно прочитав молитву, (не заметил, чтобы очень искренне), мы стали маршировать к селу в боевом порядке. Это был первый в моей жизни бой, потому я помню его довольно хорошо. Потом у меня было бесчисленное множество подобных стычек, а также несколько десятков крупных сражений, в коих я принимал участие. Но во всех деталях запомнился именно этот.
Подходя к деревне, мы поняли, что нас заметили уже давно и готовы достойно принять. Нам навстречу высыпало несколько сотен всякого сброду: беглые крестьяне, различные разбойники, особо обратили мы внимание на дезертиров-ландскнехтов. Организация вражеского войска мало походила на нашу. Видимо, дезертировавшие профессиональные солдаты и пытались как-то оформить эту толпу в правильные боевые фигуры, но что этим крестьянам наука? Они, как высыпали, всей толпой, человек триста или больше, с криками побежали на нас прямо в лоб. Наши аркебузиры подпустили их на расстояние полу-выстрела и дали дружный залп, после чего сразу начали заряжать снова. Залп принёс бандитам некоторый ущерб, но они его довольно стойко перенесли, продолжая бежать нам на встречу.
Второй залп встретил их почти в упор, после чего наши аркебузиры быстро ретировались на наши фланги, предоставляя встречу этой толпы нашим пикинерам и алебардьерам. Второй залп произвёл гораздо больший эффект: я видел, как упало человек десять бандитов, включая одного верзилу в офицерских, явно трофейных, латах – вероятно, то был их вожак. Но всё-таки они лихо на нас набросились. Раздался страшный шум и треск, крики, ругань и вопли поражаемых слились в один общий ужасный шум.
Я был новобранцем, и моё место было в глубине нашей баталии, ближе к её тылу. Но и мне иногда доводилось попадать своей длиннющей пикой во что-то упругое, либо мягкое, либо совсем твёрдое. Я был крайне взволнован, но меня воодушевляли мои храбрые друзья, наш доблестный капитан, который находился недалеко от меня, на левом фланге и яростно размахивал своим чудовищным огромным фламбергом. Я тоже громко и дико орал, как мои друзья, я изо всех сил выкидывал свою пику вперёд правой рукой, положив её на согнутое левое предплечье, потом снова оттягивал пику назад, потом снова атаковал. Эта вакханалия продолжалась не более четверти часа, хотя мне тогда показалось, что длилась она чуть не весь день. Я заметил, что наши меткие аркебузиры, отбежав в стороны от основной схватки, ловко и быстро заряжают своё страшное оружие и всё время палят по флангам неприятеля почти в упор. А если к ним кто-то пытается приблизиться, они смело вынимают свои короткие мечи – «кошкодёры» и режут ими животы врагов очень ловко.
Но тут мы услышали дикий ор у нас за спиной. Мы оглянулись и увидели, что из лесу на нас несётся ещё один вражеский отряд. Была ли это засада, или это подоспело к врагам подкрепление, мы не знали. Капитан спокойно оценил ситуацию, в то время как мы (я имею в виду особенно новобранцев) беспокойно глядели на его лицо, пытаясь понять, насколько опасно наше положение. Потом капитан громко крикнул: «Круговая оборона!» Мы выполнили приказ, и наша рота ощетинилась пиками во все стороны. Наш атакующий напор, конечно, ослаб, но теперь мы стали похожи на лесного ежа, которого не так-то просто взять голыми руками. Наши меткие аркебузиры теперь проникли в самую гущу нашего «ежа», но и здесь они как-то умудрялись заряжаться и стрелять прямо в упор в грудь и головы врагов.
Так началась вторая фаза этого боя. Мы героически оборонялись от уже втрое превосходившего нас врага, мы рубили, резали, кололи, стреляли и кричали. Я уже совсем перестал что-либо видеть и думать, я просто яростно выкидывал свою верную пику, каждый раз выкрикивая какой-нибудь ужасный звук. Я был похож на сумасшедшего, на бесноватого. Но это меня быстро перестало пугать или даже смущать. Ведь все вокруг вели себя также. Я в какой-то миг стал даже получать от этого безумия какое-то странное удовольствие. Мне после наши ветераны рассказали, что это называется «войти в раж», в упоение битвой и это – самое большое достижение и счастье для настоящего воина. В такие минуты настоящий воин не боится никого и не чувствует ничего, даже боли от тяжелейших и даже смертельных ран. Сколько раз я потом видел таких безумствующих воинов, бесстрашно бросавшихся на вражеские пики, прорубавшими  сквозь них своими мечами дыру для страшного удара основных сил. Эти герои были так изранены, что я не знал, как они ещё могут жить и так яростно сражаться? Правда, обычно сразу же после боя они умирали.
Насколько я начинал понимать, ситуация у нашего сражения складывалась ничейная: больших потерь не несли не мы, не враги. Эффективно атаковать мы не могли, так как находились в полном окружении, да мы и отступить-то даже не сумели бы без риска сломать наш великолепный строй, дававший нам спасение от разгрома. Но и бандиты не могли с нами ничего поделать, ибо пробить брешь в нашей баталии им оказалось не под силу. Они ещё вдобавок несли непрерывные потери от наших аркебуз, достававших их лучше наших длинных пик.
Мы видели, что враг начинает терять интерес к битве, он уже довольно заметно выдохся и уж сам не знает, что ему с нами дальше делать. Но нам было не до манёвров, и мы просто стояли, дрались и ждали, что дальше будет. Так прошло ещё с четверть часа, а в общей сложности бой едва ли продолжался много более часа, начиная от первого нашего залпа из аркебуз. И враг стал помаленьку отступать, ослаблять свой напор и начал медленно пятиться к деревне. Наш капитан заметил, что само наше окружение в какой-то момент перестало существовать, то есть наш тыл оказался свободен от врагов. Некоторых мы поразили нашими пиками и пулями, некоторые сами отошли поближе к своей деревне. Враг словно намекал нам: давайте, отступайте в свой лес, а лучше совсем уходите, давайте, соглашайтесь на ничью.
Но нашего капитана ничья устроить не могла. Он получил приказ уничтожить банду и должен был его выполнить, пусть даже ценой всех наших никчёмных и распутных жизней. И вдруг капитан (а звали его Ульрих), громко крикнул: «Рота! В атаку! Наступление!» И мы собрали все свои последние телесные и душевные силы, ещё крепче сжали свои пики и алебарды и дружно набросились на толпу многочисленных врагов. Наши храбрые аркебузиры вновь выскочили на фланги и уже делали по несколько верных выстрелов в минуту.
И наш многочисленный враг вконец сник, а вскоре и вовсе побежал врассыпную. Тогда доблестный капитан Ульрих крикнул: «Преследовать врага!». Тут наша крепкая баталия вдруг рассыпалась, как бусины, и все храбрые ландскнехты поодиночке стали догонять беспорядочно отступавших и колоть их и резать, как свиней. Так, на их плечах мы ворвались в саму деревню. Там мы тоже много кололи и рубили. Потом, когда враги стали убегать уже из деревни, многие наши товарищи стали их преследовать дальше. Так продолжалось почти до вечерни. Потом помаленьку наши победители стали собираться на небольшой площади посреди деревни.
Нам удалось взять пленными больше ста бандитов. А убили мы, как нам показалось, раза в полтора-два больше. Вряд ли более, чем половине бандитов удалось от нас сбежать и рассеяться по окрестным лескам. Наша доблестная рота потеряла четырнадцать человек убитыми или скончавшимися потом от ран и в два раза больше – ранеными.
Капитан собрал всех пленных на площади, велел нам их окружить, после чего скомандовал: «Бейте изменников!» И мы их всех до одного убили. Потом капитан приказал перепуганным жителям деревеньки собирать тела бандитов, валявшихся повсюду и закапывать их возле леса. Своих павших мы похоронили сами со всеми воинскими почестями. А после этого мы собрали в деревне разный провиант и всё вино и всё пиво и сели праздновать победу, разбив временный лагерь в стороне от недавнего поля боя. Мы праздновали ещё несколько дней, пока могли находить в деревне еду и выпивку, после чего капитан скомандовал сбор, построил нас в походную колонну и повёл домой.
Мне очень хотелось узнать, что случилось с моей собственной деревней, которая находилась в нескольких часах ходьбы отсюда. Но мои друзья мне сказали, что во время боевого похода ландскнехт, оставивший отряд, приравнивается к дезертиру. А просить у храброго, но грозного капитана отпуск я просто боялся, так как был тогда ещё очень юным новобранцем. Но я узнал от жителей этой деревни, что мою родную деревню постиг полный погром, что все её выжившие жители разбежались кто куда, и что там сейчас полное запустение. Я решил оставить разрешение вопроса о судьбе моих близких на потом.
Мы вернулись в наш родной лагерь, и несколько месяцев жизнь текла прежним руслом. Строевые учения сменялись весёлыми попойками, мы веселились как могли (а могли мы действительно много). Я уже не был совсем желторотым новобранцем, в нашей роте появились те, кто ещё не нюхал пороху и не убивал никого совсем. После нескольких месяцев разгулья мы снова получили приказ выдвинуться и напасть на одну деревню, где тоже засели бандиты. После этой операции, которая также прошла успешно, мы вновь вернулись в наш лагерь, чтобы пить и веселиться. В течение почти года всё это повторялось несколько раз. Я всем сердцем полюбил весёлую и беспечную жизнь доблестного наёмника – защитника своей страны и простых бедняков и крестьян. Ещё у меня за этот год появилось некоторое подобие семьи – я завёл себе постоянную женщину, которая меня всячески развлекала и ублажала, и которая сказала однажды, что родит мне скоро ребёнка. Таким образом, я уже содержал (и очень неплохо содержал) сразу двух женщин – одна мне была как добрая мать, вторая – как весёлая жена. Впрочем, в полном смысле слова, женой она мне не являлась, ибо мы с ней не были повенчаны в церкви. Но это ни нас с ней, и никого вокруг не смущало, ибо так жили все. Все говорили, что ландскнехт имеет большие вольности, дарованные Императором и даже якобы самим Папой.

---

Добавлено: 24 Февраля, 2009, 17:40

---

2.

А в следующем году нас собрал капитан и объявил, что мы должны собираться в большой поход. Наш Император решил проучить вероломных французов, которые коварно захватили город Милан, нарушив свои клятвы о мире. Наша банда должна явиться на Большой смотр в крепость Мец, чтобы там войти в состав полка, после чего идти к стенам Милана, дабы взять его штурмом, переговорами или измором.
Через пару недель мы свернули наш шумный лагерь, и все вместе выдвинулись в поход. Впереди на верховом коне ехал наш капитан. За ним шли ротные барабанщики и флейтисты, за ними – аркебузиры, потом шагали основные силы. Далее следовал наш пёстрый и весёлый обоз. Каждый ландскнехт обязан был всю свою амуницию и всё свое хозяйство возить сам, поэтому владел несколькими повозками, в которых размещались его имущество и его «семья». Поход в Мец проходил по нашей, вполне безопасной территории, поэтому был приятен и даже весел. Нас везде встречали и принимали хорошо, хотя цены за продукты и прочие товары называли совсем безбожные. Но мы не обижались и не трогали мирное население. Можно было сказать, что нас даже наполнял некий дух некоего патриотизма. Но я бы не назвал этот патриотизм сильно волнующим наши души и умы. Скорее, нам было просто хорошо всем вместе. Мы нечего и никого не боялись и жили одним днём.
В Меце мне очень понравилось. Мы встали лагерем рядом с городом. Полевой лагерь – расположение нашей роты – примкнул  к лагерю другой роты, которая стояла тут уже несколько дней. Каждый день из разных областей нашей великой империи приходили новые весёлые и шумные роты со своими таборами. Таким образом, вскоре возле города Мец вырос ещё один город, едва ли меньший его по размерам. И уж точно гораздо более весёлый и интересный. Большинство городских жителей каждый день приходили в наш огромный лагерь для торговли и различного рода общения. А многие со временем и вовсе перестали покидать наш весёлый «второй» город.
Пришёл день долгожданного смотра. Приехали несколько полковников, которые организовали из наших банд большой полк. Полк насчитал около пяти тысяч пехоты, шесть сотен аркебузиров, восемьсот рейтаров, три сотни лёгкой наёмной кавалерии из Венгрии и четыре больших орудия. Потом всех нас построили перед городскими воротами, и нас смотрел сам Маршал Князь. Мы поклялись ему до конца исполнить свой долг перед нашей родиной. Маршал остался очень доволен смотром. Вскоре мы выступили в поход на Милан под предводительством полковника Ланца. Поход проходил вполне спокойно, хотя и не так беспечно, как раньше. Теперь мы постоянно высылали во все стороны отряды рейтаров и лёгкой кавалерии для разведки. Шуму и веселья в лагерях на привалах поубавилось (хотя и не слишком заметно), на ночь мы стали выставлять патрули и дозоры (которые частенько мирно спали на своих постах, за что после были сурово биты, да без толку).
Через несколько дней похода нам стало известно, что путь на Милан для нас открыт, но со стороны буйной и вечно враждебной к нам Швейцарии движется сильный отряд. Кроме швейцарцев в нём есть много французской тяжёлой кавалерии – жандармов, а также сильная артиллерия – возможно до 20 пушек. Общая численность врага, возможно, немного превышала наш полк. Если мы будем продолжать идти на Милан, швейцарцы и французы зайдут нам в тыл и отрежут нас от коммуникаций с Империей. Полковник решил идти навстречу швейцарцам и дать им оборонительный бой на какой-нибудь выгодной для нас позиции. Для выбора позиции вперёд был выслан полковой квартирмейстер с полусотней рейтаров.
Этот большой бой состоялся через четыре дня. Мы заняли одну небольшую равнину на опушке леса возле дороги. Лес мы оставили у себя в тылу, дабы обезопасить себя от обходов вражеской кавалерии. Наш правый фланг примыкал к одной деревеньке, в которую мы посадили полсотни аркебузиров и поставили одно из четырёх наших больших орудий. На нашем правом фланге был глубокий овраг, но чтобы упереть в него фланг, нам не хватило людей. Мы построились в линию. Между баталий пикинеров становились отряды аркебузиров человек по сто. Рейтаров полковник поставил на правый фланг, лёгкую венгерскую кавалерию – в резерв. Также в резерве он оставил три роты (больше не хватало людей), в число которых вошла и наша банда. Пушки разместились по центру впереди наших линий. Перед нашими позициями протекал небольшой ручей, который вряд ли бы сильно помешал движению вражеской пехоты, но вполне мог приостановить особо опасную атаку французской тяжёлой кавалерии. Мы знали, что нам будет очень трудно выдержать лобовой удар швейцарцев, которых было больше, чем наших ландскнехтов, поэтому полковник приказал соорудить перед нашим фронтом различные изгороди из всего, что попадалось под руку. Для этого мы разобрали почти все деревянные  постройки деревни, оставив несколько для опоры нашего левого фланга, а также весь день в лесу рубили деревья. Мы также успели насыпать перед фронтом невысокий земляной вал. На большее у нас просто не хватило времени, хотя работали мы почти сутки.
Французы подошли через день на рассвете и встали так: кавалерия (жандармы) расположилась на обоих флангах. Швейцарцы построились в центре большой глубокой колонной, разделённой на три части. Пушки (их было 14) они поставили по флангам, так, чтобы они могли стрелять по нашим ландскнехтам наперекрёст. Первый орудийный выстрел прогремел с вражеской стороны. Это было около семи утра. Наши орудия стали отвечать. Хотя у французов в количестве пушек был значительный перевес, наши орудия имели больший калибр. Правда, одно наше орудие, расположенное в деревне пока не могло стрелять, мешала складка местности. Их ядра сыпали не очень точно, но всё же через час в наших баталиях стали заметны следы их действия. Битва ещё не толком началась, а счёт убитым и раненым уже шёл на сотни. Но наша артиллерия поражала глубокие колонны швейцарцев ещё заметней. В начале девятого утра швейцарцы не выдержали то ли нашей артиллерии, то ли так желали драться, и пошли в наступление на наш центр. Когда они прошли уже половину пути до наших позиций, по ним смогла бить наша пушка, стоящая в деревне. Она присоединилась к артобстрелу, и мы видели, что два раза она производила серьёзный ущерб первой швейцарской колонне. Хорошо работали и наши три центровых орудия. Но мы также ясно видели, что яростные швейцарцы мало, если не сказать вообще не обращают внимания на орудийную пальбу. Они очень быстро шли, скорее даже почти бежали, чтобы быстрее достигнуть наших порядков и начать рукопашный бой, в котором они очень храбры и ловки. Я сразу понял, что швейцарцы – совсем не то, что какие-нибудь мародёры или беглые крестьяне. Дисциплины им явно не хватает, но они те ещё воины. Я обратил также внимание на то, что мало кто из них был в каких-либо доспехах. Почти все они были одеты самым скромным, если не сказать жалким образом. Не лучше, чем простые незажиточные крестьяне. Но их боевой дух, очевидно, исполнял им роль особого прочного доспеха. В общем, я несколько взволновался, как тогда в свой самый первый бой.
Вскоре уже смогли вступить в сражение наши меткие аркебузиры. Они дали первый дружный залп, когда швейцарцы подошли к нам на расстояние около двухсот шагов. Потом стали стрелять по готовности, то есть беспорядочно. Не успели они выстрелить и трёх раз, как швейцарцы яростно навалились на наши центровые баталии. Наши пушки уже не могли по ним стрелять, но ещё могли это делать аркебузиры. Они почти в упор палили по флангам швейцарской колонны, которая не могла продвинуться и прорвать наши ряды, потому как не могла преодолеть небольшой вал и изгородь. Наши ландскнехты понимали, что если они не удержат это небольшое укрепление, их уже ничто не спасёт от разгрома. Потому они не отступали от «заборчика», (которым только домашних свиней удерживать), ни на шаг. И надо сказать, нашим доблестным ландскнехтам это хорошо удавалось. Первая швейцарская колонна таяла на глазах, хоть и дралась великолепно.
Вскоре к ней на помощь подошла свежая вторая колонна. Наши передовые капитаны стали просить у полковника подкреплений, боясь прорыва фронта. Полковник отвечал, что если сейчас отдаст им все свои небольшие резервы, то через час или даже меньше, ему уже нечем будет крыть третью швейцарскую колонну, а также сильную французскую конницу. Дело начинало приобретать скверный оборотец. Нам нужно было что-то предпринимать. И полковник дал команду рейтарам атаковать левый фланг французов, то есть их жандармов. Рейтары немедленно бросились в лобовую атаку плотным глубоким строем. Жандармы заметили это движение и понеслись им на встречу. Все, кто мог, стали наблюдать за этим столкновением, которое могло решить исход битвы.
Наши рейтары имели каждый в среднем по четыре прекрасных больших пистолета с очень надёжными колесцовыми спусковыми замками. Они начали палить в тяжёлых рыцарей, когда до тех оставалось расстояние чуть больше длины двух-трёх копий. Ряды рейтаров и жандармов быстро смешались, и в клубах пыли уже ничего стало не понятно. Но вскоре стало видно, что наши рейтары одолели гордых рыцарей. Хоть и доспех, и лошади наши сильно уступали французским, но наши страшные пистоли, если их использовали в упор или почти в упор, хорошо пробивали лучшие в мире латы! Мы увидели, что рыцари не выдержали этого расстрела, совсем потеряли боевой порядок и погнали своих огромных закованных в броню коней, кто куда. Рейтары их преследовали, стараясь поразить лёгкими мечами с узкими лезвиями (не могу сказать, чтобы сильно успешно они тогда ими действовали).
Рейтары продолжали свою атаку и уже, видимо собрались захватить французские пушки фланговым наскоком, но им на встречу вышла резервная баталия швейцарцев. Пистоли рейтаров были уже разряжены, а биться лёгкими мечами с умелыми швейцарцами и их длинными пиками они не пожелали, потому стали отступать к нашим позициям, впрочем, вполне стройно. Швейцарцы же продолжали своё наступление, метя теперь в наш оголённый правый фланг. В это же время мы заметили, что второй отряд жандармов не смог больше оставаться в стороне от сражения и двинулся на деревеньку, где мы оставили лишь полсотни аркебузиров и одно орудие.
Наш полковник, глядя на это, недовольно сморщил лицо и отдал приказ одной роте (нашей) идти и отстоять деревню, а двум оставшимся – попытаться обойти наступающую на наш правый фланг швейцарскую колонну и ударить ей самой в её левый фланг, когда она завяжет бой с нашими линиями. Таким образом, с обеих сторон в сражение были введены все силы, если не считать нашего маленького отряда лёгкой венгерской кавалерии, которые остались возле полковника его крайним средством. Сражение переходило в фазу критического момента.