Книга Народов

Глава первая

  Мрачное утро третьего дня Августия ничем не отличалось от предыдущего утра. Над Курвалем плавали густые тучи, но, тем не менее, жизнь в большом городе пульсировала как в осином рое. Тучи – частый гость над южновелорскими землями. Западные ветры приносят их с острова-вулкана, Стугуна. Многочисленные лавочники, торговцы, купцы, мошенники, воры, куртизанки, короче, все жители города давно перестали обращать на них внимание. Тем выше становилось солнце, тем больше людей сновали туда-сюда.
   Рыночная площадь была в центре Курваля, недалеко от замка правителя. Именно сюда, в Курваль, приплывали заморские торговцы: огры продавали товары своих мастеров-стеклодувов и кузнецов; тюссы торговали отменным урдó; приплывали двергеры, чтобы продать награбленное; местные ворда производили лучшую ткань знакомого света; гномы торговали пивом и открывали свои банки. Здесь, у рыночной площади Курваля, находилась резиденция грозного ордена Белой Лебеди, чьи рыцари громили врагов комондорства по всему Велору уже двести лет. Тут же здание купеческой гильдии, а недалеко возвышается величественный храм Святого Петра, места, откуда глава велорско-христианской церкви наблюдал за своей паствой. Курваль был первым городом, захваченным тевтонскими рыцарями двести пятьдесят лет назад. Тогда его еще называли Суно, и именно отсюда началось святое государство Христа на Аэрте. Впрочем, Велор был далеко не единственной державой, претендовавшей на этот титул – на Аэрте так же считали себя избранными и константинопольцы, и бизантийцы, и люксембуржцы, и великосербы, и русы, и это далеко не все. Ведь быть заместителем Господа на земле – это так заманчиво! Вот правители себя так и возносят в небеса. Возносят, не думая о том, что падать будет больно.
     Но пока до события, которое вновь потрясет Аэрту, оставалось еще много лет.

   По рынку, не спеша, шла слегка хромающая, немного сгорбленная фигура. Лицо было у нее покрыто гладкой, светло-голубоватой чешуей, а большие, желтые глаза были наполнены глубиной и старческой мудростью. Над широким ртом росли черные усы, которые свисали по его краям. Одет сей субъект был в плащ с капюшоном, на ногах хорошие сапоги, а на ремне угрожающе висел и покачивался длинный меч. Расу незнакомца несложно было определить – ясно, что под капюшоном скрывался гуль. Но как гуль оказался в Курвале, да еще и остался в живых – это вопрос, над которым думал не один прохожий. Ведь всем известно, что представители этой таинственной расы можно без труда встретить на востоке, в степях, на Землях Орды. Все знали, что они жестокие войны, на куски разрубающие пленных и крадущие детей по ночам. И никто не сомневался, что коли гуль появился в Курвале, то это не может быть к добру, ведь гули известны своей черной магией, которой именно они и наслали сто лет назад ужасную эпидемию, Черную Смерть.
   Неудивительно, что гуля сторонились, и лица многих выражали испуг, трусливую брезгливость, у наиболее храбрых, как правило, молодых людей, еще и презрительную усмешку. Старому гулю (а он был именно стариком, что можно узнать по темно-серому цвету пластинчатой кожи), впрочем, было все равно. Он остановился, глубоко втянул воздух, пахнувший обычным городским смрадом. Его чуткие ноздри также уловили запах спиртного. Недалеко стояла лавочка толстого тюсса Морлафа Пузыря. Фигура зашла в открытую дверь, и дух алкоголя сильно ударил ему по ноздрям. Урдо. Тюсское, как пожелал хозяин.
   
   Когда гуль перешагнул порог, его встретило дежурное мокрое покашливание немолодого уже тюсса.
   - Кхе-кхе, - раздалось из-за стола. – Добрый день, достопочтеннейший господин. Приветствую вас, чем могу помочь…
   Из-за стола показалась сначала лысина хозяина лавки, как и у всех тюссов покрытая твердой кожаной пластиной, затем скучающее лицо (также без всякой растительности на лице). Морлаф Пузырь, торговец спиртным, поднял глаза на лицо гуля. Тот посмотрел коротышке в глаза. Старик отчетливо увидел, как мутная пелена скуки в глазах тюсса медленно испарялась, а сами глаза наполнились сначала смыслом, потом удивлением, потом ужасом. И лишь тогда ненавистью.
   - Эй ты, жаба! Уйди отсюда, ты своей вонью покупателей отгоняешь, – сорвавшимся голосом вскрикнул толстый, маленький и лысый тюсс, скорчив рожу, которая должна была напугать старого гуля, но вызвали у него всего лишь смешок. Он отчетливо видел, что торговец пытается своей нагнать на себя же храбрости. И в самом деле, коротышка мысленно приготовился защищать свою жену, Милу, и трехлетнего сына, Ждана. Он положил свою руку на свой клинок, который он всегда держал при себе. Сталь придала ему уверенности.
   - Ты ничего не получишь здесь!
    Посетитель осмотрел торговца с головы до ног длинным, неморгающим взглядом больших, желтых глаз, что словно глядел прямо в душу. Торговца передернуло. Гуль усмехнулся.
   - Я в этом не уверен. Думаю, ты был бы очень огорчен, если бы знал, что потерял бы с моим заказом.
   Он демонстративно понухал воздух, показал зубы.
   - Знаешь ли, тюсс, хуже здешнего запаха не найти во всем Курвале. Может, ты своим лицом прогоняешь покупателей? Попроще-то его сделай. Смотреть смешно. Не знаю, зачем князю Арлафу нужно именно тюсское урдо. Отличает его от других видов всего лишь противный привкус. – С этими словами гуль опустил кружку в бочку для дегустации. Выпил кружку, передернулся.
   - Фу, низкосортное пойло.
   С этими словами гуль повернулся и исчез в дверной раме. А Морлаф Пузырь смотрел с открытым ртом и обрабатывал услышанное.

    Чунгаз и вправду не мог понять, почему князь Арлафу Оленввиру-младшему вдруг понадобилось тюсское урдо. Когда по трбованию хозяина гуль зашел к нему в комнату, тот задумчиво глядел в пустоту. Старик знал, что он молодой эльф задумался о вещах, о которых можно думать века и не дойти до итога.
   После довольно продолжительного молчания Оленввир открыл рот и спросил, не отрывая глаз от одному ему известной точки:
   - Как ты думаешь, Чунгаз, почему эльф не может устоять перед определенными вещами?
   Гуль озадаченно посмотрел на хозяина.
   - Как это понимать, Арлаф-хан?
   - Ну, смотри, - Арлаф соскочил с кресла и зашагал по комнате. – Вот, скажем, ребенок. Представь, что перед ним сладость лежит, а вокруг ни родителей, ни кухарки. Возьмет он ее, или нет?
   - От сладости зависит, Арлаф-хан.
   - Ну, допустим, sorbét – нетерпеливо махнул рукой княжич, приведя пример велорского мороженого.
   - Непременно возьмет, Арлаф-хан.
   - А если ему его родители строго-настрого запретили?
   - Попробует обойти запрет. Ну, или просто незаметно от всех попробует на вкус.
   - Вот именно! – Арлаф обернулся к гулю. – Не сможет он устоять. И у каждого есть своя «ловушка», на которую он обязательно попадет. Женщины, деньги, вино… хотя знает, что это вредно и здоровью ни в коем случае не поможет.
   - Ну, природа так устроила, - пожал плечами слуга.
   - А знаешь, что это значит?
   - Нет, Арлаф-хан.
   - Не надо ханов. Это значит, что то, чему эльфы стремились во все века, никогда не исполнится. Как и люди, дверги, орки и другие. Это значит, что никогда живущим на Аэрте не познать совершенства. Ведь сколько войн было из-за стремления к «совершенству»! Каждая революция руководилась мотивами, вроде «свобода, братство» и прочая, и прочая. То есть стремятся к идеальному миру, к совершенству. И сколько монахов в велорских монастырях хотят стать совершенным слугой своего Бога, для чего отрекаются от всего аэртского. И гляди – сколько жадных, злых и властолюбивых среди всех этих аббатов! К чему я клоню, - добавил эльф, увидевший, что Чунгаз не вполне понимает, чего хочет княжич. – Есть ли хоть какой-то смысл стараться стать лучше, если этого нельзя добиться все равно? Ведь как ни лезь из кожи вон, совсем хорошим не станешь. Какой смысл стараться быть лучше, если все равно ничего не выйдет? Лучше оставаться самим собой и жить своей жизнью, не мучая себя всей этой ерундой.
  Чунгаз промолчал.
   - Ну вижу я, что ты не согласен. Скажи мне, друг мой, в чем же?
  Чунгаз ничего не сказал.
  - Ну ладно. – Арлаф вздохнул. Встал к окну, посмотрел наружу. Потом вдруг резко повернулся и приказал:
   - Сходи на рынок и купи мне урдо. Тюсского, высшего сорта.

   Чунгаз покачал головой и зашагал к следующей лавке.


   Тем временем, князь Арлаф Оленввир-младший скучал в курвальском замке. Он сидел на богатом стуле и, зевая, наблюдал за танцующими. Старик комтур Теобрант фон Айзенштайн, у которого князь гостил второй год, был добродушным полным человеком из тех, что обожают все эльфийское и поэтому считают себя современными, забывающие обычаи и традиции собственного народа («ведь этого уже не делают»!). Этот комтур давал бал в своем замке, а князю Оленввиру, утонченному интеллигенту лет двадцати, ничего не оставалось кроме с тонкой усмешкой следить за нелепыми нарядами гостей (тоже считающих себя «современными») и попивать урдо. На этом месте было бы неплохо описать его поподробнее.

   Его светлейшество Арлаф Оленввир-младший был отпрыском древнего эльфийского рода. Его отец, Арлаф Оленввир-старший, был хорошим другом курвальского комтура, и отправил младшего сына туда, «чтобы окунуться в  светскую жизнь». Сам князь со старшим (и любимым) сыном Асдрамом был на войне с леварцами, а слабый и ленивый Арлаф-младший скучал в Курвале.
   У него были довольно приятные черты лица: чуть овальная голова, высокий лоб, короткий, острый нос. Его уши торчали в разные стороны, как у всех эльфов, а голубовато-серые глаза были чуть меньше стандарта. Парик закрывал желтые, короткие волосы, а тонкие брови изгибались аккуратной дугой. Над верхней губой молодого князя только пробивался пух, а на узких губах вечно блуждала скептическая улыбка. Одет он был в зеленую униформу эльфийского улана, хотя тонкие, хрупкие руки явно не видели грубой работы (фехтовать и стрелять, однако, они умели).
   Князь прожил ленивую и праздную жизнь, и уже успел вылететь из Бигввирской Академии за праздные и своевольные мысли. Так, один раз молодой Арлаф стал спорить с преподователем о темных эльфах. Когда тот стал говорить об их консервативности, отсталости и недоразвитости, то Арлаф спросил, почему в таком случае огнестрел придумал темный эльф, а династия Мегуми зародилась за тысячу лет до первого всеэльфийского короля. За это его выгнали из класса.
   А в другой раз он заявил, что нескольких богов, как их описывает Арондун, быть не может, и учение, принесенное людьми, вполне имеет смысл. Ведь если каждый из девяти богов Пантеона настолько силен, могуч и властолюбив, то вся Аэрта стала бы полем их битвы. Это дело закончилось публичной поркой.

   Словом, князь Арлаф-младший у учителей имел дурную славу хулигана и вольнодума, а у сокурсников бунтаря и чуть ли ни героя. Отцу часто писали письма о «дурном поведении» сына, а на девятом, последнем курсе его просто выгнали, и отпрыск Оленввиров остался без диплома. Это было тяжелым ударом для старика Оленввира, но он, будучи добрым эльфом, простил сыну вылет из Академии. Теперь Арлаф проводил свое время, играя на гитаре и учась скачке на лошади (даже не на единороге!). На женщин он чаще всего не обращал внимания и смотрел на них как на глупых пустышек, не достойных его внимания. За все время его пребывания здесь он ухаживал лишь за одной девушкой, мадемуазель Мари, да и то только из-за спортивного интереса и неприязни к ее жениху, Виктору фон Айзенштайну, сыну комтура, хотя молодые мадемуазельки только и делали, что старались привлечь его внимание (богатый, умный, красивый и эльф – экзотика, как-никак!).
   А еще он читал. Читал с упоением, часами зависая в монастыре, где хранились копии книг. Монахи разрешали ему брать, что он хотел, ведь они прекрасно знали, что такой почитатель книг как Арлаф ни за что не повредит книгу. Князь читал книги Некронуса, Галстаффа, Гарока, Рулана, читал о великих полководцах, освободителях, битвах. Но больше всего ему нравилось читать о далеких народах. С упоением он читал об обычаях орков, о культуре двергов, лесных эльфов, о повседневной жизни гоблинов, о нежити, сравнивая их со «своим прогнившим обществом».
   Но одного ему не хватало: он жаждал знаний о степи. Когда-то в детстве отец купил ему раба, гуля по имени Чунгаз. Чунгаз стал лучшим другом маленького князя, хотя и был на сорок лет старше. Он нянчил «Арлаф-хана» с детства, и рассказывал ему свои, степные сказки, о случаях в своей жизни (до пленения он был вождем своего племени), о своем доме, о степи. Вольной, незнакомой, мощной и волнующе-страшной степи, где выживают лишь сильнейшие. И никто не писал о ней, и Арлаф мечтал стать первым.
   Бывало, что  маленький «Арлафушка» категорически отказывался ложиться без «сказки дяди Шунгаза», и раба приходилось отрывать от всех дел, чтобы он уложил-таки капризного княжича.

   Но пока он тратил драгоценные минуты жизни на балу у фон Айзенштайна, думая о нелепости нарядов и фантазируя о вкусе расхваленного тюсского урдо. К нему подсел старый комтур, добродушное лицо которого расплывалось в веселой улыбке. Этот человек был типичным представителем велорской знати: толстоватый, с пышными моржовыми усами и слегка лысоватой головой. Веселые морщинки у глаз показывали, что комтур был отнюдь не против веселья, ну а седые волосы говорили о том, что этот человек уже не может позволить себе того, что вытворял в молодости. Он проговорил на ломаном эльфийском:
   – Ну что-с, гасподин княсь, нравится ли вы нашь баль?
   – Ваш эльфийский до сих пор ужасен, господин комтур. У вас так и не получается буква «аэт».
   – Я знаю, – вздохнул комтур, уже на велорском. – Слишком уж мудрен ваш язык. Не знаю, как вы на нем говорите.
   – Поверьте, для эльфа велорский – не менее сложный язык, а о тевтонском и говорить нечего. Мне повезло, что выучился этим языкам в Биггвире.
   – Право, князь, я не знал, что вы говорите на тевтонском,– искренне удивился комтур.
   – Мне не нравится этот язык. Он напоминает какой-то металлический лязг или лай собаки. Впрочем, ни одного совершенного языка нет.
   – Однако согласитесь, сударь, – начал Теобрант. – нет языка мелодичнее и красивее эльфийского!
   – Вы так считаете? Или это мнение общества, к которому вы подстраиваетесь?
   – Ну, знаете, сударь!
   – Нет, я говорю серьезно. Сейчас в моде все эльфийское, не так ли? Все эти мундиры, обычаи, маскарады, глупые балы и якобы красивый эльфийский язык – барахло, пустой воздух. На самом деле самый красивый язык – это леварский. Он торжественный, величественный и грациозный. С ним сравнится разве что латынь. Что вы морщитесь? Эльфийский – язык для дураков, хотящие похвастаться мнимой образованностью.
   Комтур выглядел как ребенок, которому сказали, что Снежный Николай – выдумка. Он слегка  выпятил свою нижнюю губу и залился румянцем.
   – Однако, эльфийская армия… – начал было он, но был перебит энергичным жестом князя.
   – Что? Что армия? Не говорите мне об эльфийской армии! Введение этих униформ – самое глупое, что могли придумать, армия неорганизованна, предводители не действуют сообща – и никакое ружье не защитит от доброго лука или лихого кавалерийского наскока.
   – Так неужели вы… консерватор?! – чуть ли не с ужасом спросил фон Айзенштайн.
   – Не сказал бы, хотя здоровая доля консервативности никому еще не мешала. Я – скептик. Критик. Если хотите, нигилист, – безразлично ответил эльф.
   Комтур удалился, качая головой и думая о бедном отце сего юноши.
   Сам юноша не знал, что этот бал изменит его жизнь навсегда.

   В то же время, на рынке, гуль Чунгаз брал очередную пробу урдо. Только подняв кружку к губам и глотнув, старик сильно закашлялся. Глаза начали слезиться.
   – Отвратное пойло, – прокряхтел он. – Низкосортное. – И захромал дальше.

   – Арлаф, моншэр, вы обещали мне танец.
   – Да, конечно, мадемуазель Мари. – И князь с неохотой пошел исполнять данное наспех своей даме обещание. Что-что, а слова он держал.

   Тацитурн осмотрелся. Так вот какой ты, Суно! Голубокожий ворда (1)  представлял себе его иначе. На улицах грязь, вонь, толпы людей, грубая брань. Только люди могли так испоганить Суно, величественный город древних велорцев! Воин гневно раздул ноздри.
   Его варварский вид отпугивал прохожих. Продетое сквозь ноздри кольцо, «конский хвост», грубая одежда из звериной шкуры, бицепсы и большой боевой топор – с первого взгляда было видно, что этот ворда – наемник. Сегодня из Морте прибыл караван, который он сопровождал. Хозяин каравана – длинный скелет в богатой одежде – щедро заплатил ему, и он отправился на поиски таверны. Он ее нашел – «Погреб», одно из самых скандально известных мест в Курвале, куда не советуется входить с большими деньгами. А деньги-то у Тацитурна как раз были.

   Ночью из «Погреба» выбросили бездыханное тело какого-то ворда.

   – Машэр! Почему ты уже перетанцевали всех присутствующих мужей, а мной, своим женихом, пренебрегаете?
   – Ах, Виктóр, какой же вы, право, глупый!
   Жених мадемуазели Мари, Виктор фон Айзенштайн, сын старого комтура, гневно смотрел на невесту и на эльфийского князя. Он недоумевал, почему она танцует с этим длинноухим пижоном и смотрел на него со жгучей ревностью. Холодные серые глаза глядели ему в ответ. Они смотрели друг другу в глаза с минуту, пока комтурович не отвел своих ясно-голубых глаз. Арлаф тайно восторжествовал.
   Виктор и Арлаф были конкурентами с третьего курса Академии, и оба года, пока князь гостил в Курвале, ухаживали за Мари. Но если Арлаф ухаживал так, ради принципа, то комтурович любил страстно, всем своим юным и пылким сердцем. Еще недавно он думал, что победил соперника окончательно, и тем сильнее был этот удар.
   – Я не убил вас тогда, потому что был ранен, – процедил сквозь зубы Виктор.
   – Не сомневаюсь, что если бы я не обезоружил и не ранил бы вас, то вы бы непременно меня убили. Но этого не случилось, не так ли?
   Виктор налился краской. Воспоминания  о прошлогодней дуэли хлестнули ему в голову.
   – Я клянусь, я убью вас!
   – Когда, где, чем?
   – На пистолях! В полночь (2), на том же месте…
   – Полночь. Фу. Ну откуда такая глупая тяга к не менее глупой романтике? Давайте в десять, спать ляжем пораньше.
   – Хорошо, в десять. Но не беспокойтесь, спать вы там будете. Навечно.
   А мадемуазель Мари уж танцевала с новым кавалером.

   В тот же вечер прибыл старик Чунгаз, с собой небольшой бочонок урдо. Когда его господин попробовал, то тот поморщился.
   – Крепкий напиток. Жжет, – сообщил он. – Слишком крепкий.
   – Вас предупреждали, Арлаф-хан.
   – Гм. Положим, – пробурчал эльф.
   – Сегодня в десять ты будешь моим секундантом.
   Старик осуждающе посмотрел на хозяина, но промолчал. Он-то знал, что если о дуэли узнают, то князь недолго останется князем.
   – С кем?
   – С комтуровичем. – Опять бабу не поделили. Делать им нечего … старик покачал головой: он уже несколько раз был секундантом Оленввира в дуэли с Виктором, который, между прочем, был опасным соперником.
   – На чем?
   – Пистоли.
   Фу. Порох Чунгаз не переносил, но, тем не менее, умел с ним обращаться…
   Хромая, слуга ушел заряжать пистоли.

   – Мы рано, Чунгаз. Придется ждать.
   Княжевич сел на камень, посвистывая песенку с самим безмятежным видом, будто его ждет не борьба на смерть, а веселый вечерок с друзьями, но вдруг умолк, нахмурился и задумался о чем-то своем. А гуль думал о том, почему эти идиоты нового поколения губят еще молодые жизни.
   Раздался стук копыт. Из прибывшей кареты вышло два человека: секундант комтурова сына и, собственно, сам Виктор.
   – Вы опоздали. Десять пробило почти полчаса назад.
   – Простите, светлейшее высочество, что не рассчитал время, – съязвил юноша.
   – Прощаю. Берите пистоль. Давайте шаги мерять.
   Отмеряв ровно двадцать шагов, соперники встали друг напротив друга. Лицо одного – пылающее, полубезумное, а лицо другого – холодное, безразличное.
   – Раз… – хриплый голос Чунгаза пронзил ночную тишину.
   – Два… – Напряжение выросло до предела. Звенящая тишина заполнила все вокруг. На лице Виктора отчетливо показались крупные капли пота, а Арлаф уже не казался таким спокойным. Мгновения проходили как часы…

   – Пли! – каркающий голос гуля утонул в громе выстрела. Пуля Арлафа попала прямо в грудь комтурова сына. Тот, широко открыв глаза, внезапно побледнел. Казалась, что вся краска его лица вылилась через маленькую дырку на его рубахе и окрасила ее в кроваво-красный цвет. Грянул второй выстрел. Виктор все-таки выпустил пулю, задевшая лишь висок Оленввира. Крик секунданта. Последние слова погибающего своему другу. Чунгаз перекрестился на велорский лад. Сам князь стоял бледнее привидения. Не единого пятнышка крови в его лице. Он повернулся к слуге, в глазах – ужас о содеянном и надежда, что всего этого не было… он ли еще днем с усмешкой говорил с комтуровичем о взаимном убийстве?
   Князь рухнул без памяти.