Такс, всем спасибо за замечания.
После перерыва вновь взялся за рассказ - пока время позволяет. Так же наверно пересмотрю ещё раз первую
часть.
Камрад, я взял за основу рассказа 1221 год. Новгородцы ходили на Венден, литовцы помогали новгородцам. После похода литовцы ("литва" - здесь надо читать так же, как "мордва") пошли во Псков. А уж по какому маршруту, мне к сожалению неведомо. Вот я и предположил. Карта прилагается)
Не стоит забывать, что тот парень из XIII века) эЭто и характер и нравы совершенно иные. Да и смерть воспринималась немного по другому.
Приде Князь ВсеволодЪ вЪ НовгородЪ и владыка, и вси мужи одарени безЪ числа, и ради быша Новгордци, и бысть мирЪ. Того же лЬт: Гюрги князь присла брата своего Святослава – НовогордчемЪ вЪ помощь, идоша Новгордци сЪ СвятославомЪ кЪ Кеси, и придоша Литва вЪ помощь же, и много воеваша, нЪ города не взяша.
Новгородская летопись. Лето 6730.
Новгородская дружина возвращалась с похода. Двенадцатитысячное войско истощилось после многочисленных столкновений с рыцарями-меченосцами, пытаясь захватить замок Венден. А кровавое сражение у Венденского замка не оставило надежды, на дальнейший успех. Колона войск растянулась почти на версту – шли спокойно, не торопясь и не ожидая нападений – орден ещё не оправился от частых и изматывающих ударов Новгородцев, да и лихачей, способных напасть на войско с целью наживы не нашлось бы. После переправы через речку Нарову войско стало ещё меньше – вся литва пошла во Псков – через Новгородские земли было идти всё таки спокойней.
Вечернее солнце клонило за горизонт. Вернее оно тонуло в кронах деревьев, раскинувшихся густым лесом по левую руку от нас. Небо на западе всё было залито багровыми красками, которые насыщались ближе к светилу и совсем блекли, где то над нашими головами, уступая уже тёмно-синему небосводу. Уже видна была луна – бледная, она ещё скрывалась от последних лучей солнца, лишь немного показав бочок. Звезд не было вовсе.
Колона гремела бронёй, кольчугами, доспехами. Слышны были чьи-то безмятежные разговоры, топот копыт. Чуть впереди, в голове колоны, где ехал молодой князь Святослав, было слышно, как басят бояре, да старшая дружина, то и дело заходится в зычном смехе. Дорога нынче сухая – с середины травня дождь не проходил. Поэтому пешие, что шли позади верховых захлёбывались в дорожной пыли. Тяжело и устало фыркал подо мной конь:
- Устал, Ворон! - Я заботливо похлопал своего коня по шее, - Ничего, Ворон, скоро уже дом – отдохнёшь, ещё надоест! – Конь одобрительно фыркнул и даже, казалось, немного прибавил ходу, хотя торопиться было и некуда. Дорога вилась вдоль леса, то углубляясь в него, то оставляя по левому краю. Справа растелилась широкая, поляна, усыпанная полевыми цветами. Жаркое нынче лето, тёплое, раз цветы так рано к Солнышку потянулись. Вокруг была красота, но мне было не до того. Было душно, несмотря на поздний час, душно и тяжело. Как будто на грудь наковальню поставили.
- Вот и солнышко нас услышало, спряталось за деревьями, чтоб нас зноем не мучить, - думал я, - Нынче весь травень месяц такой знойный был, да ещё и в сердце не угас огонь той битвы… - я ехал, опустив голову. Никакая усталость не могла заглушить боль в сердце – я потерял в той битве родного брата. Лишь лучи заходящего Солнца грели душу. Вокруг, казалось, была пустота, но неяркие, красные лучики светила играли со мной, то прячась в густых кронах леса, то проглядывали, чтобы подмигнуть и опять укрыться в зелёной чащобе. Вскоре Ярило покинул меня и сразу наступила сумеречная прохлада. Казалось, всё затаилось в ожидании наступления темноты. И в этой тиши стрекотали кузнецы – так громко и настырно, что если особо не прислушиваться, то топот копыт вовсе замолкал, тонул в гулком стрекотании.
- Дома… - подумал я, глубоко вдохнув и окинув взором сумеречный лес и поляну. Хоть сам я был из Владимира, но все же это были родные поля и леса, а не ливонские просторы, от которых тянуло какой-то смертной тоской и гнётом. Я расправил спину и, глубоко вдохнув, почувствовал запах летних трав. Почувствовал только теперь, будто сбросив с себя ту наковальню, что сдавила грудь. Запахи эти были насыщенными, яркими, пахло цветами, которые уже попрятались и закрылись, пахло Землей. Прелый запах Родной Земли. А потом этого запаха не стало – налетел лёгкий ветерок, развеял все запахи, освежил воздух и я немного забылся и успокоился - брат погиб в бою, брат отмщён – значит быть ему теперь в Перуновой дружине. Волосы мои легко трепал ночной ветерок и хотелось пришпорить Ворона, нестись по полю, навстречу ветру….
С гиканьем и свистом лихо проскакали вперёд ушкуйники – эти лихие молодцы очень помогли нам в бою. Теперь вот веселятся да радуются – у каждого по две три лошади, нагруженные различным тряпьём, да доспехами немецкими. А как лихо у них выходит крюками стаскивать рыцарей со своих лошадей! Воспоминания о рыцарях, о боях и походе немного убавили мой пыл – оставался какой-то неприятный осадок. Братишка был мне так дорог. Всю жизнь мы были вместе – благо отец воспитал нас так. И вот теперь в семнадцать лет отроду остался без брата.
Из головы колоны вдруг выделился всадник, в свете луны поблескивая кольчугой и металлическими чешуйками на броне. Он съехал с дороги и остановил коня на поляне. Отец. Его ярко-рыжий скакун Разгул вёл себя так будто и не устал совсем – заржал и всё не мог стоять спокойно. Я чуть слегка пришпорил Ворона и подскакал к батьке.
- Яромир! – произнёс отец, когда я подъехал к нему вплотную. Мы обнялись крепко, насколько позволял нам это его неугомонный конь.
- Давай отъедем подальше, потолкуем с тобой, сынок, - в его зелёных, глазах тоже была какая-то пустота. Раньше, не смотря, на возраст в них был какой-то огонёк, а теперь было пусто. Мне самому от этого сделалось не по себе. Он медленно провёл рукой по седеющей бороде: - поехали Яромир.
Чуть отъехав от дороги, когда не стал слышны голоса и топот копыт идущей колоны, отец замедлился. Тяжело вздохнул и слез с коня, - пройдёмся, - тихо сказал он, и, взяв за поводья, повёл за собой. Я последовал его примеру и слез с коня. Ворон удовлетворённо фыркнул, да и я тоже устал трястись в седле так, что первые шаги по земле делал немного неуверенно. Взяв ворона за поводья, я стал догонять отца.
- Радота уже не с нами, - сказал как можно уверенней отец, стараясь скрывать эмоции. Яромир…, - отец приостановился и повернулся ко мне, - я знаю – тяжело. Пусть теперь он живёт в нашей памяти. А спустя века, наши родичи будут вспоминать его и почитать. Ты, Яромир, один остался в Роду. Ты скоро станешь старшим, - после этих слов я остановился.
- Нее, бать! Тебе ещё рановато! – подбадривая самого себя, сказал я, - Мы ещё побьем и шведов и немцев с тобой!
- Нет Яра. Я уже старый, и моя смерть здесь, а ты., - отец не успел договорить потому, что я перебил:
- Отец, ты чего? – немного испуганно спросил я.
- Не перебивай! – строжился батька, - корни наши в Киеве, Яромир. Оттуда деды наши вышли, оттуда прадеды и пращуров множество – все из той земли. Туда тебе дорога, сын. Нет в нас нужды Владимирской земле. Ты вот теперь один остался. Как тонкий волосок, что пращуров от будущих родичей отделяет. Пусти корни так, чтобы было кому нас, потом вспоминать и меня и тебя и Радоту. Живи так, чтобы добром вспоминали. Не пресеки Род.
От таких слов мне было не по себе. Казалось, отец и о себе говорит так, как будто и нет его вовсе. Я внимательно слушал и не осмеливался перебивать.
- Честь и волю береги. Честь, она в сердце копится, а коли потеряешь – не найдёшь больше её. Дружбу цени, за благо благом отвечай. За зло – тем же. Не прощай зла, не щади погань. Живи как пламя – гори ярко, но искры после себя оставь. Если любишь – люби так, чтоб до смерти. Слову верен будь, - отец говорил с выражением, вёл за собой коня и, изредка поглядывая на звёзды, продолжал наставлять, - за скверну на предков – убей. За скверну на духов обережных, от полевиков да русалок с лешими и до самого Рода – отомсти как положено. Братскую кровь не пролей. Не убей без повода ни Вятича, ни Кривича, ни Полянина, ни Радимича, ни Древлянина. Нашу традицию береги и предков не предай, - отец, наконец, остановился и вновь обернулся – я шёл чуть позади. Его глаза блестели в лунном свете, смотрели прямо мне в глаза, вселяя какую-то уверенность и надежность. Я молча подошёл к нему и встал рядом. Тишина. Фыркнул буйный Разгул.
- Да что ж это? – недоумевая, произнёс я и глянул на отца.
- Не что ж это, а запомни все, что я сказал!
- Отец, ты меня с детства этому учил, это я знаю, - сказал я, не отрывая взгляда. Мы смотрели друг другу в глаза. Батька громко и глубоко вдохнул. Оглядел всё вокруг.
- Радота то как погиб? – это вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.
Я было отвлёкся, но услышав вопрос вновь глянул в глаза отца и сказал:
- Копьём его сшиб конник. Прямо на скаку слетел, - сказал я и опустил голову. В горле будто ком появился снова.
Отец лишь качнул головой.
- Я отомстил, бать. Чекан мой в башке того немца так и остался, - твёрдо сказал я. А в голове уже который раз прокручивалась вся битва, будто ночной кошмар. «Почему так? Неужели после каждой сечи так будет?» - думал я.
Вновь повисла гнетущая тишина, но я решил её прервать:
- Почему твоя смерть здесь?
- Потому что. Мамка твоя всё знала. Знала как Радота погибнет, и вишь как, не ошиблась. И мне она тут предрекла смерть.
Я лишь потупил взгляд. Столько мыслей теперь вилось в голове.
- А я … , - хотел я спросить про свою смерть, но отец резко меня перебил:
- Поехали, а то отстали мы с тобой, Ярка! – голос отца теперь был бодрым и уверенным. Он подошёл к седлу и спокойно залез на него. Я слегка свистнул – Ворон гулял чуть поодаль и щипал траву, но услышав, что его зовут сразу подошёл к хозяину. Вскочив в седло, я поскакал за отцом.
Больше мы с батькой не разговаривали – вернувшись на дорогу, я занял своё место во главе своего десятка, а отец ехал в голове войска – рядом с князем. Различные мысли никак не давали мне покоя.
«Отец говорил так, как будто и нет его больше» - вилась одна мысль, « В Киев?» - другая, « Что дальше?» - спрашивала третья.
Так в раздумьях я и проводил дорогу. Уже окончательно стемнело, и легкий прохладный ветерок сделался холодным и усилился. Шумели густые кроны деревьев, дорога теперь виляла вдоль леса, и только яркая луна, идущая на убыль, освещала путь. Вдали мелькнули огни, а вскоре перед усталым войском появился небольшая крепость, которая была обнесена хиленьким невысоким частоколом. За стенами послышались громкие голоса, замелькали на сторожевых башенках факелы. Новгородцы что-то буйно начали обсуждать и даже спорить, но в итоге, всё их войско свернуло с дороги в крепость и направилось дальше – видимо очень хотелось домой. Из княжьего окружения поскакал в их сторону дружинник и, перекинувшись короткими репликами с новгородцами, промчался мимо меня вперёд – к князю. Ворота со скрипом распахнулись, и головная часть колоны уже вошла в крепость. Ехал я во главе десятка младшей дружины – княжий боярин Скуба назначил меня десятником после сечи под Юрьевом. Я уже было въехал внутрь крепости, как вдруг мне навстречу выехал дружинник Василько – крещёный половец, а следом за ним поехал отец. Они рысью промчались мимо меня и припустили куда-то в лесок. Отец меня не заметил, однако внутри у меня всё замерло, сразу же вспомнились жуткие слова отца и я, пришпорив своего коня, помчался вслед за ними.
Крепость Ям осталась где-то позади, холодный ветер обдувал лицо, Ворон нес меня куда в лес, куда только что пронеслись два дружинника – мой отец и этот половец. Я старался вглядеться во тьму, чтобы увидеть хоть что-то, но напрасно. На душе было мерзко – я с самого начала не доверял этому половцу, хотя и не было повода. Просто звериным чутьём чуял в нём что-то гнилое. Но больше всего сейчас меня волновали слова отца. Я сжал поводья крепче и пришпорил коня – злоба овладевала мной.
После того как я въехал в лес, пришлось сбавить темп, чтобы ненароком не зацепить какой-нибудь сук и не слететь с коня. Да и Ворон стал идти аккуратней – то и дело спотыкаясь о коряги – леса здесь густые. Глаза уже привыкли к темноте, однако увидеть что-нибудь я не мог. Пришлось остановиться и, замерев на мгновение, прислушаться. Где-то треснул сучок, в ночи пробежал чуть поодаль какой-то небольшой зверёк – его частые шаги я слышал отчётливо. Кое-где лунный свет просачивался сквозь густую листву спящих деревьев, образуя яркие пятна на лесном ковре из листьев. Да с опушки мелькал средь толстых древесных стволов лунный свет.
Лес тихо шумел листвой, и ничего особенного не было слышно. Всё моё тело было напряженно, я даже привстал с коня, и, казалось, всем своим телом хотел услышать хоть какой-нибудь звук. Но никаких звуков не последовало. Ещё немного послушав, я поехал дальше и вдруг услышал приближающийся топот копыт – он доносился откуда-то с опушки. Я замер и стал вглядываться в сторону, откуда доносился звук. Было плохо видно, но вот сверкнули доспехи в лунном свете, где-то между деревьев. Я почему то сразу понял, что это промчался половец. Тревога в моём сердце усилилась, и я, пришпорив коня, помчался туда, откуда ехал Василько. Ехать пришлось недолго – скоро я заметил среди деревьев ярко-бурого отцовского коня – Разгула и направился к нему. Сердце замерло.
Конь смиренно стоял у тела моего отца. Фыркал, мотал головой, нервничал. Я на ходу соскочил с коня и бросился к отцу.
- О..О..Отец, - я присел на колени рядом с телом отца и начал его легонько трясти, - Отец! Я пощупал родник жизни – кровь больше не пульсировала в нём.
- Отец…, - где в глубине души я всё понимал, но никак не желал мириться с этим… - Отец…– совсем безнадёжно проговорил я. Кулаки мои сжались от боли. Я обнял отца, прижал к себе. Сожмурил крепко глаза – «нельзя..нельзя показывать свою слабость..никому, никогда…так учил батька» - думал я, но слезу всё таки выбило. Я знал… и отец знал… но я это так не оставлю…
- Батька…Батька…. – безнадёжно повторял я. Почувствовал как рука испачкалась чем то тёплым, посмотрел – кровь. В сердце поселился какой-то холод. Горечь…горечь потери постепенно уходила, потому что на её место приходила ярость. Дикая, страшная. Я поднялся с колен и теперь заметил, что меч отца не вынут из ножен.
- В спину! – мысль скользнула так, будто тонкий кинжал пронзил моё сердце холодным лезвием. В глазах потемнело – сжал до боли кулаки и что было мочи, взревел на весь лес! С каждым мгновением крика силы покидали меня и, наконец, закончив кричать, я вновь опустился на колени. В сердце теперь поселилась какая-то пустота, как будто что-то умерло во мне. Умерло – здесь я остался один. Пустота соседствовала в моём сердце с жаждой отмщения.
- Отомстить! Отмстить! Изрублю паскуду! На мелкие части! - кулаки вновь сжались, и я, ещё раз глянул на отца. Глаза его были закрыты, губы сжаты. На лице не видно было никаких эмоций – будто удар не был внезапным. Нет, не удар был не внезапным – смерть. Он знал, что она здесь. Я присел рядом взял его ладонь в руку и прикрыл второй рукой – уже не тёплая. Прислонился легонько к его лбу своим. Потом приподнялся, поднял его тело, и бережно положил его в седло. Погладил по морде Разгула, тот фыркнул и посмотрел на меня. Казалось, будто в его глазах были слёзы. Взобравшись в седло Ворона, я взял уздечку отцова скакуна и повёл за собой.
В Яме уже вовсю гуляли. И слышно это было даже за стенами – если это можно было назвать стенами. Дружина Святослава устала в этом походе и понесла существенные потери и теперь заслуженно отдыхала.
- Отворяй ворота! – дерзко сказал я, подъехав к воротам.
- Ишь ты, кто такой? – послышался старческий голос по ту сторону ворот.
Сверху, с маленькой деревянной башенки кто-то высунулся и тут же я услышал:
- Открывай, Иван Сдемилыч, это Святославов вой.
Ворота со скрипом отворились, и я въехал внутрь крепости.
Ям был небольшой деревянной крепостицей, в ней было около полутора десятков дворов, воеводин дом и что-то вроде дружинной избы, откуда сейчас доносились громкие крики и смех. Там же рядом суетились отроки – жарили кабанчика возле избы, да носили бочонки с медовухой. Некоторые прохлаждались у костерка, разведённого прямо во дворе. Больше никого на улице видно и не было.
- Хоспади иисусе, - перекрестился старик, открывший ворота, когда увидел тело отца, - неужто тати в лесу? – спросил мне вслед, однако я ничего не ответил – в мыслях я уже видел, как я пронзаю эту половецкую мразь мечём, а он смотрит мне в глаза. Преодолев легким шагом небольшое расстояние до дружинной избы, я слез с коня, привязав поводья к столбику, и медленным шагом подошёл к Разгулу, взяв отца на руки. Его лицо теперь было бледным, казалось, даже отсвечивало синими красками на лунном свете. Руки, вовсе казались ледяными. Тяжелыми шагами я дошёл до крыльца избы и дорогу мне перегородил отрок.
- Ну чего пялишься! – зло сказал я отроку, стоявшему на моём пути, - пропускай!
- Князь не велел младших пускать… - немного замявшись, ответил мне Распута. Я узнал его, потому что он тоже был из Владимира.
- Ты что слепой! – завёлся я, - отойди! – я так гаркнул, что Распута даже испугался и чуть отшатнулся в сторону. Я оттолкнул его плечом и стал подниматься по ступеням. Глаза мне застилала какая-то пелена, казалось, будто глаза налились кровью от злости. Распута, немного постояв у крыльца, засеменил по ступеням за мной и тихо запричитал:
- Князь не велел…
- Да чтоб тебя!!! – обернулся я на мгновение и зло глянул ему в глаза. Отрок так и остался стоять на месте. Переложив отца на плечо, я дёрнул тяжёлую дубовую дверь и, снова положив себе на руки тело, втиснулся в дверной проём.
Как только я вошёл в нос сразу ударил запах хмеля и громкие, невнятные звуки, хохот, даже чья-то брань – всё обрушилось на меня в раз. Сразу же я встретился взглядом с князем, который восседал в дальнем углу избы и держал чарку с пивом. Постепенно вся изба замолкла и теперь все старшие, заметив суровый взгляд князя, обернулись, и смотрела на меня. Я даже не успел заговорить, как уже послышались чьи-то возгласы:
- Господи! – перекрестился княжий муж восседавший рядом, - Твердислав…
- Убили… - произнёс другой.
- Твердислав! – вскочил дружинник Богдан, глядя на моего отца. Богдан был его другом, да и со мной у него были хорошие отношения.
- Твердислав! – вторил ему седой Белояр. Постепенно к телу отца подходили дружинники, и, склонившись над ним, что-то шептали.
- Василько убил моего отца! – гневно заявил я и был настолько зол, что даже не подумал почтить князя поклоном.
- Хм… - задумался князь. В избе все затихли, стали переглядываться и искать взглядом половца. Я бегло осмотрел всю избу, но не обнаружил эту суку Василько.
Дружинный дом вновь загудел, теперь все рьяно начали высказывать своё мнение и сожалеть об отце.
После недолгой заминки князь сказал мне:
- А с чего ты взял, Яромир Твердиславич, что отца твоего Василько убил?
- Я видел! Я следил за ним! Князь, Василько ударил отца в спину! – едва сдерживая гнев, проговорил я. Князь пристально смотрел мне в глаза.
- А кто подтвердить слова твои может? – спросил Святослав.
- Да он его в спину ударил, князь! В спину! Отец даже из ножен меч не успел достать! – я был очень зол, голос мой срывался.
Князь Святослав подошёл к телу отца, присел и аккуратно перевернул его на живот. Увидев большую кровавую рану, князь вновь повернул отца на спину, и, похлопав его по руке, поднялся.
- Ударили и впрямь в спину, - заключил князь, - Эх…Твердислав Кудеярыч, жалко, что покинул нас. Подло убили…подло. Князь вновь повернулся ко мне:
- Ну, так почему ты уверен, что это Василько? – спросил Святослав Всеволодович у меня и теперь бросил взгляд на отрока Распуту, стоявшего в дверях, - А тебе занятие – найти Василько, и всем младшим передай. Найдёте, посадите под замок, завтра судить будем.
- Так ты думаешь это был Василько? – князь вновь обратился ко мне.
Мысли бегали одна за другой, я-то знал, что отца убил Василько, но князю нужны были доказательства.
- Фёдор, который Гордеев сын! – вдруг вспомнил я, что тот ехал рядом со мной, когда из ворот направились в сторону леса мои отец и половец. Я когда увидел, что они поскакали, сразу бросился за ними…. Я чувствовал. Ещё видел как половец уходил с того места где он убил моего отца.
- А Василёк хвастался мне своим мечом, княже, - заговорил Фёдор Никифорович – боярин, - меч он свой у литовца сторговал, и хвастался мол, что им не только рубить можно, но и колоть. А рана-то у Твердислава именно такая…
Белояр и Богдан смотрели на меня, будто хотели уловить каждую мою мысль и испытать тоже, что испытываю я. На них я всегда мог рассчитывать, так как они были старыми друзьями с отцом, да к тому же они тоже были язычниками.
В избе повисла тишина. Тёпло постепенно выветрилось через открытую дверь и внутри стало прохладно. Кто сидел, кто стоял, однако все были в раздумьях.
- Верю тебе, Яромир, - сказал Никита Иванович – один из самых почтенных бояр среди дружинников. И тебе княже я говорил, что подловатый он, Василько этот. К тому ж ещё басурманин. Да ещё и богов своих предал. Подлый он. Запросто мог, - голос боярина был немного приглушённым и уверенным.
- Верю тебе и я, - подошёл ко мне широкоплечий Буеслав.
- Верю, - слышалось из разных сторон, всё больше дружинников поддерживали меня.
Святослав Всеволодович, стоявший до этого ко мне спиной и находящийся в раздумьях, обернулся ко мне и спросил, чего хочу я за смерть отца.
- Смерти его хочу, князь! Суд Богов хочу! – зло проговорил я.
- Богов?! – удивлённо переспросил князь, глаза его загорелись любопытством.
- Богов! – подтвердил я. И я, и отец мой – мы Рода сыны, но господа.
Князь свёл брови, но едва он хотел что-то возразить на мои слова, я ему ответил:
- Ни я, ни отец мой от тебя не таили это, княже.
И вновь дружинная изба затихла. Одобрительно кивнули мне Богдан с Белояром, что стояли ближе всех ко мне.
- Ладно, - произнёс после долгого затишья князь, - завтра будет видно. Прощаться с отцом по вашему обряду будешь?
Я утвердительно кивнул.
- Тризну завтра справим, - сказал Богдан.
- Завтра, - подтвердил седовласый Белояр.
Святослав оглядел моих новых товарищей, и махнул рукой, - Мы с Твердиславом на дворе попрощаемся. И судить будем завтра.
